Эта девочка в белой кофточке…

Эта девочка в белой кофточке была на голову выше меня. Зато я лет на пять старше.

Ее звали Инга. На самом деле ее звали по-другому. Но она сказала: «Так вам легче будет запомнить».

Мы познакомились на танцплощадке санатория в Друзгенике.

Инга стояла у колонны старенького Дома культуры, и все ее переживания отражались на простеньком белобрысом личике.

Высокая, тоненькая и прямая, как струночка, она вибрировала от волнения: пригласят — не пригласят? И ждала чуда.

А я ждал медленной мелодии, потому что на быстрой только что прокололся. Ну, наступил на ногу тетке в синем платье с большим декольте. С кем не бывает. А тетка оттолкнула меня и заорала, чтобы я тренировался с табуреткой. Прилично так заорала, громко. И исчезла. Даже не успел извиниться.

В общем, я обиделся на весь мир.

Стоял злой и красный. Вдобавок — вместо медленного, «Белый» танец объявили.

И вижу — Инга ко мне идет.

Я еще вначале вечера ее заметил — новеньких трудно не заметить. Однако представляете, на голову выше!..

Инга видела мой «позор» и, наверное, решила пожалеть. Или из солидарности подошла. Мы с ней самыми молодыми на площадке оказались.

Остальные мэны — все солидные, стенные, галантные, дамам на ноги не наступают.

«И как они ловко порхают с такими — то пузами! – думал я. А мне, значит – «С табуреткой!»

Я кипел!

— Разрешите вас пригласить,- сказала Инга. В глазах — стро-о-гость!

Я сразу остыл и оробел одновременно. Куда только делись мои двадцать два года!

Инга говорила с акцентом, как Лайма Вайкуле. Только Лайма всегда в гриме, ее и не разглядишь. А Инга – никакой косметики, лишь маленькие веснушки на лице. Волосы светлые, прямые, до плеч. Глаза серые, внимательные. Не глаза, а глазища!

От растерянности я честно признался, что не умею танцевать танго.

Она ответила: «Ничего страшного. Я тоже не умею».

Мы «танцевали» у края площадки и сначала молчали.

Мой нос упирался прямо в остренькое Ингино плечо. Все пуговички на ее белой кофточке были застегнуты.

Сердце застучало часто-часто. Стало жарко. Я вспотел.

— Вы русский? – спросила Инга.

— Да, с Волги.

— А я с Немана. Вы Москву видели?

— Видел.

— А я не видела. Я в Вильнюс часто езжу, а в Россию не ездила.

Танец закончился. Я не знал, мне её провожать или она меня должна. Название-то было – «Белый», то есть, дамский. Мы остались стоять рядом и ждали следующего объявления.

— А вы, какой можете танцевать лучше всего? — спросила Инга.

Я говорю: «Никакого не могу, у меня слуха нет». Говорю, как маленький, словно оправдываюсь. Чувствую, что не так слова складываю и все равно складываю не так.

«Мне, единственному из класса, в аттестат «три» по пению поставили». И рассказал зачем-то, как я отомстил за это нашей музычке. Как купил два килограмма картошки и засыпал в пианино. Пусть, мол, попробует теперь сыграть «Жили у бабуси два веселых гуся».

Все смеялись, когда я вспоминал эту историю. А Инга не смеялась.

«Володя, вы все это придумали, да-а? Это Шутка? Да-а? Разве можно портить инструмент?». Она, оказывается, училась в музыкальной школе по классу фортепиано.

Мне стало неловко.

— Конечно, я все придумал. Кого же в школу с картошкой пропустят! Это шутка, Инга, шутка.

Я ей врал. На самом деле это была правда. Меня тогда быстро вычислили. Водили к директору. Заставили чистить пианино. Вызывали родителей. Мама плакала. Отец сказал: — Вова, ты же взрослый! Надо извиниться. Я извинился…

С Ингой складывалось все просто и одновременно все сложно. С ней нельзя было притворяться и строить из себя мачо, или даже не мачо, а просто поднаторевшего в любовных делах человека. Она не воспринимала меня «взрослым». Да и любовных дел никаких не складывалось. Цветы и то боялся подарить – вдруг не так поймет.

Мне нравилось, как она говорит, нравился ее акцент. И это – растянутое: да-а? И груди ее остренькие нравились. И имя – Инга. Да, вся она целиком нравилась. А цветы – стеснялся. Её стеснялся. А ведь старше!..

Я вообще-то люблю потрепаться. Но с Ингой старался не сорить словами. Она могла спросить: «Разве так бывает, Володя? Да-а?» И я сразу краснел до ушей.

Она была правильная. А я — неправильный. У меня еще в школе не только с пением, и с поведением постоянно возникали проблемы. Дневник пестрел замечаниями: разрисовал учебник, свистел, разговаривал во время урока, дрался, бегал… Школа располагалась напротив дома, и учителя, случалось, заходили к нам «в гости». Мама сильно расстраивалась, у нее повышалось давление, а отец начинал курить.

Я обещал исправиться, но меня все равно не пускали на тренировку, отнимали и запирали в шкаф шпагу – я занимался фехтованием.

Мне почему-то хотелось рассказать именно Инге о том, как я ненавидел свою школу. Чтобы она посочувствовала и пожалела меня.

И не решался.

Она жила в маленьком литовском городке. У нее была замечательная школа и замечательные учителя. Зачем подрывать веру хорошего человека в разумное, доброе, вечное.

А потом я Ингу предал.

Не в буквальном смысле, конечно. Хотя нет, наверное, все-таки в буквальном! Да, чего уж вилять, разумеется, в буквальном! В самом наибуквальнейшем…

В один далеко не прекрасный вечер на танцплощадке появились две крашеные фигуристые девицы. Мой сосед по комнате, Серега, как только увидел «крашеных», словно взбесился. «Вова, давай их закадрим. Ты возьмешь левую, с синими волосами, а я правую, с красными.

Я говорю: «Серега, я кадрить не умею».

А он: «Чего тут уметь — подходишь, говоришь: привет, девчонки, закурить не найдется? Хотите, я вас с клевым чуваком познакомлю? И, все дела. А я уже тут как тут: где чувак — я чувак!»

Мне этот цирк забавным показался. «Ладно, — говорю, — помогу. Ты только Ингу отвлеки, а то обидится еще».

Он пригласил Ингу на танец, а я подошел к «крашеным» девицам: «Привет, девчонки! Закурить не найдется…». Они захихикали.

Мы вышли на крыльцо. А когда вернулись, Инги на площадке я не нашел.

— У нее голова разболелась, — сказал Серега.

Я понял, что поступил подло.

Мне стало так тошно и так горько, что я, стрельнув у «крашеных» сигарету, затянулся по-настоящему. Закашлялся. Из глаз брызнули слезы. Гадость! С тех пор не курю.

Серега хлопал меня по спине и говорил, что в первый раз у всех так, особенно у спортсменов. А слезы текли все сильнее и сильнее. От дыма…

Инга не пришла на площадку ни на следующий день, ни на второй, ни на третий. Больше я ее никогда не видел.

В Вильнюс ездил в командировки не раз, и не два. Часами бродил по его улицам и улочкам, надеясь встретить Ингу. Я хотел доказать ей, что она все неправильно поняла тогда. Что у меня с «крашеными» ничего не было. Но в глубине души, конечно же, знал, что она поняла про меня все, что нужно. А на «крашеных» ей было глубоко наплевать.

Я и в местную газету носил объявление. Всего несколько слов: «Инга, прости меня, дурака с Волги! Пожалуйста!» Коллеги сказали: — Володя, это бесполезно. Скорее всего, она русскоязычные газеты не читает. Вот если бы ты фамилию знал.

А ее фамилию я даже выговорить не мог. Поэтому она и сказала сразу – зовите меня Ингой. Так быстрее запомните. Оказалась права – я запомнил ее. На всю жизнь. И на танцы с тех пор не хожу.

Раз нет слуха — какие танцы!

Владимир Лапырин (Из серии «Рассказики. Про любовь»).

ДРУГИЕ РАССКАЗИКИ:

Я рядом живу. У той горы

Ты целоваться умеешь, Вов?

Почему у китайцев глаза узкие

Ах, как я люблю природу!

Кот диван порвал

Ой, какие котики!

Любопытство привело нас за колючую проволоку

Палата тряслась от хохота

Что такое ток?