Княгиня Марья Сидоровна Мышецкая и её время

Работал я тут намедни в очередной раз в архиве, изучал разные дела, в том числе надо было посмотреть ревизские сказки крестьян деревни Михайлово Тихвинского уезда в одном толстом деле, название которого громоздкое, занимает целый большой абзац, но смысл его такой: об учреждении опеки над имением умершей княгини Мышецкой М. С. Датировано дело 1848-1957 гг., объём около 250 листов. Нужны мне были оттуда от силы 4 странички с ревизиями, и вот я открыл первый лист, и, как Пушкин Ишимовой – невольно зачитался.

Меня привлёк очень красивый, изящный и понятный почерк опекуна – Иванова. С первого же листа я начал вникать в родственные отношения и историю семьи почившей княгини. Преставилась она 15 апреля 1845 года. Девичья фамилия была Апрелева, а звали покойную Марья Сидоровна. И вот сразу как-то роднее она стала, так это по-русски, и даже по-деревенски. Пока она была в заголовке дела «М. С.», как-то это не вызывало душевного тепла. Мы привыкли, что княгиня должна быть Долли Фикельмон, Кити Щербацкая, или уж, по крайней мере, Наташа Ростова, а тут Марья Сидоровна Мышецкая – задушевно, по-русски, и вот сразу не могу её представить в великосветских салонах, в Лондоне, Париже, в Швейцарии, Италии, а вот только в захолустье Тихвинского уезда, в своём имении. Так и вижу, как она командует дворовыми девками, как они варят варенье, обсуждают сроки жатвы и топят баню. Вот что даёт человеку имя. Прав был Флоренский: имя – это не просто звук.

Жаль, не было у меня времени подробно изучить дело, просматривал далее лишь мельком. Там разворачивается не то тургеневский роман, не то даже какая-то пьеса Сухово-Кобылина. Опекун Иванов был женат на племяннице Марьи Сидоровны, Александре Васильевне, урождённой также Апрелевой, которая тоже умерла осенью 1845 г., вслед за тёткой. У них есть молодая дочь Ольга, родившаяся в 1835 г., и вроде бы как Иванов не прочь, чтобы имение отошло к Ольге, т.к. своих детей у покойной княгини, очевидно, не было, но, как я понял, пролистывая дальше дело, были ещё племянницы, которые оспаривали это наследство. В дело подшиты письма этих племянниц к тётке, когда она была ещё жива, а затем вроде бы какие-то претензии на имение. В общем, чем кончилось это дело я так и не узнал, у меня была другая цель, но просто случайно эта семейная сага меня зацепила боком, как-то я к ним проникся ко всем, и подумал: вот ведь, пылится это дело в архиве уже более полутора сотен лет, а если вникнуть, посидеть над ним неделю-другую, можно целый исторический роман написать из этой эпохи – и сюжет есть, и фактического материала много.

В ревизскую сказку по михайловским крестьянам я-таки тоже заглянул. Это были последние годы крепостного права. Марья Сидоровна так и умерла помещицей-крепостницей, но думается мне, что не была она плоха к своим крестьянам. Выписал несколько характеристик крестьянских хозяйств. Так умилительны некоторые слова и выражения. Вот уж правда: век живи – век учись, ещё и лексикон свой обогатил, почувствовал дух нашей северной деревни середины 19-го века. Привожу цитаты (постараюсь сохранить особенности оригинала).

По деревне Михайловой: Максим Алексеев, 60 лет, жена его Степанида Андреева, 59 лет, их сын Фёдор, 16 лет. У них строения: изба 1, двор 1, клев (может это, конечно, особенности почерка, а возможно и зафиксировано местное произношение. Мне показалось, там именно буква «к», а не «х») 1, анбар 1, гумно общее. Скота: лошади 2, коров 2, овца 1, куриц Спетухом 2 (Сначала подумал, что Спетухом – это ошибка, надо писать раздельно, но нет, везде так, примерно в десяти случаях, и с большой буквы, что-то есть в этом умилительное — Спетухом). Налицо хлеба: 5 мер, овса 3 четверти, жита 5 мер, в землю посеяно 1 четверть 5 четвериков (тоже как это красиво – не просто посеяно, а в землю посеяно – видимо уже тогда предвидели гидропонику, и создали специальный термин))), сена скашивают 6ть закопен (тоже интересно. На такое поголовье скота надо стогов 6, как минимум, на зиму, а тут какие-то «закопны», надеюсь, это не копны. Надо разобраться в старинных единицах мер и весов).

Абросим Иванов (помре́) – это тоже трогательно! Абросимовы дети 1. Ефим, 34 года, его жена Авдотья Филиппова, 35 лет, у них сын Александр 12 лет. Абросимов 2 сын Степан, 26 лет, 3-й Николай 22 года. Николая Абросимова жена Домна Григорьева, 20 лет. У них изба 1, клев 1, анбар 1, гумно общее 1. Скота: лошади 2, коровы 2, овца 1, кур Спетухом 2. Хлеба налицо ржи 1 (чего – не ясно), овса 3, жита 3 четверти. В землю посеяно ржи 2 четверти. Сена выкашивают 10 закопен.

Ипат Конанов, 33 года, его жена Иринья Филиппова, 35 лет, у них дети сыновья Степан 8 лет, Алексей 7 лет, Михайла 3 года, Иван 1 год. Ипата Кононова тёща, вдова Парасковья Иванова 60 лет, у ней дочь, девица Федосья Филиппова, 30 лет. У них изба 1, двор 1, клев 1, анбар 1, гумно общее 1. Скота: лошади 2, корова 1, овец 2, кур Спетухом 3. Хлеба налицо ржи 5 мер, овса 2 1/2 четверти, жита 1 четверть, в землю посеяно ржи 1 четверть. Сена выкашивают 8 закопен.

Вот такая краткая характеристика трёх хозяйств деревни Михайловой – крепостных крестьян Марьи Сидоровны Мышецкой. Видно, что насчет овец и кур они не заморачивались, а вот с лошадьми и коровами, наоборот – держали много. Когда я изучал описания крестьянских хозяйство времён коллективизации, то надо сказать, что жили они в 1930-е годы раза в полтора беднее вот этих крепостных. Есть с чем сравнить. А Марья Сидоровна берегла своих крестьян, потому что, очевидно, в один храм с ними ходила, да и воспринимала их как продолжение своего большого хозяйства, о котором душевно заботилась. Потом пришли наследники, устроили тяжбу. Что происходило в таких случаях, мы помним, например, из пушкинского «Дубровского». А какие у крестьян имена редкие и красивые!

Прошло более полутора сотен лет с той эпохи, что отражена в этих старинных документах. Давно истлели где-то в тихвинской земле косточки доброй барыни Марьи Сидоровны Мышецкой, давным-давно нет никого из наследников, нет и этих крестьян с редкими именами. Все они лежат вместе со своей барыней в тихвинской земле. Как говорила Ахматова, «… Но ложимся в неё и становимся ею, от того и зовём так свободно — своею» — это о русской земле. Возможно, что где-то ходят по земле далёкие потомки рода Мышецких, потомки этих михайловских крестьян, а та далёкая жизнь середины 19-го века давно и прочно забыта, и только слабые её отголоски можно ощутить, перелистывая старинные фолианты, которые мы снимаем с полки в Историческом архиве.

Вадим Грачев