Вот она и заиграла. Посвящается Денису Антипову

Русская пляска – это особое явление народной культуры. Ее нельзя назвать танцем. У танца женская природа, у пляски – мужская. Танец пришел, очевидно, в поздние времена, из Европы. Пляска была всегда, видимо еще с языческих времен. Не случайно церковь в прежние времена боролась с пляской и скоморошеством, считая, что эти занятия уводят человека от подлинной духовной жизни. Позже отношение к пляске изменилось, и сегодня она воспринимается как часть национального культурного кода. В эпоху постмодерна, когда перемешано добро и зло, когда мы вновь наблюдаем вавилонское безнациональное и безбожное столпотворение, русская пляска является ярким ориентиром: здесь собрались люди, всей душой преданные русской культуре, Традиции, здесь чтут русскую веру и историю.

Сто лет назад в нашем государстве началась революционно-атеистическая эпоха. Ее творцами был взят курс на построение безрелигиозного, безнационального общества с разрушением классов и сословий. Русский народ, как государствообразующий, со своей верой, культурой, Традицией, был, очевидно, главным препятствием на пути к новым идеалам. Началась ожесточенная борьба против русского и других коренных народов России. Людей уничтожали физически, поражали в правах, ссылали с обжитых мест, угнетали экономически, переписывали русскую историю, изменили орфографию и календарь. Была и более тонкая борьба. Новая власть понимала, что пока существуют национальная культура и Традиция, такой народ сломить очень трудно. В связи с этим стали осуществлять подмену подлинной культуры суррогатной: традиционные и обрядовые песни заменили песнями советских композиторов, великое разнообразие народных костюмов заменили «развесистой клюквой» в стиле «а ля рюс», усредненная речь из радиоприемников и телевизоров стала понемногу вытеснять множество местных говоров, русская же национальная пляска постепенно заменялась различными стилизациями в народном стиле. Достаточно посмотреть советские фильмы, посвященные деревне: в них почти невозможно увидеть подлинную пляску и настоящее народное пение.

Однако убить Традицию оказалось не так-то просто. Несмотря на все запреты, подмены и вытеснения, народ, живший с юных лет в традиционной культуре, ощутивший всю ее глубину и красоту, не хотел воспринимать суррогаты. Тем более, что запретный плод всегда сладок. Чем больше «запрещали» традиционную культуру, тем больше к ней тянулась народная душа. Так было, в частности, и с пляской. На протяжении всех последних ста лет население перебиралось из деревень в большие города, фабрики по производству гармоней сокращали их выпуск, в молодежной среде гармонь, пляска, частушки становились все менее модными. Казалось бы, к концу 1980-х гг. традиционная культура почти прекратила свое существование. Однако сознательная, или даже подсознательная тяга к ней продолжала существовать. Люди нашего поколения, чье деревенское детство пришлось на 1980-е-1990-е годы, хорошо это помнят. Хотя многие из нас жили в больших, или малых городах, но у всех в деревнях жили бабушки и дедушки, ибо поколение наших родителей было первым, перебравшимся из деревень в города. Мне часто приходилось наблюдать людей этого поколения, тосковавших по своему деревенскому детству и отрочеству. Бывало такая бывшая деревенская девчонка, услыхав, что где-то на соседней улице скрипнула гармонь, вскакивала на подоконник, выглядывала в форточку, и долго прислушивалась – что же там поют и как пляшут. Или, например, могла вечером с упоением смотреть из окна, как во дворе парней провожают в армию, также пляшут под гармонь, и поют рекрутские частушки точно, как и 100 лет назад.

Проводя каникулы, праздники и выходные в деревне, мы еще застали эту «Русь уходящую». Тогда еще в силах было поколение, родившееся до войны. Часто отмечали праздники, причем как церковные, например, престольные, так и советские, скажем, «Октябскую» — именно так звучало название праздника 7 ноября. Причем народ сильно не вникал в суть тех и других праздников. Это был повод прийти в гости, собраться вечером за столом. «Вина» (так в деревне называли любой алкоголь) пили не особенно много, только для куражу. Душой застолья всегда была песня, и если человек не испытал, что это значит, когда за столом сидят 10-15 человек и хором поют протяжные песни, то это объяснить ему невозможно. А тот, кто испытал, не забудет до своего смертного часа. Душой же самого праздника была пляска. В те годы в деревнях еще были гармонисты, выучившиеся играть у отцов и дедов, кто-то самоучкой. Играли по-разному: кто-то мастерски, заливисто, кто-то поскромнее. Были особо одаренные гармонисты, которых в деревне ценили. Но по большому счету мастерство гармониста – это было даже не самое главное. Главным была его душа, или как бы сегодня сказали, «энергетика», которую он вкладывал в свою игру. Гармонист не просто играл, а словно беседовал в своей игре и с людьми, и с окружающим миром. Вот сидит такой старенький слегка подвыпивший дед-гармонист, пиликает на нескольких кнопках, а за этим пиликаньем стоит вся его тяжелейшая жизнь: раскулачивание, война, гибель близких, трудная крестьянская работа. И эти звуки льются уже не из расстроенной гармошки, а из глубины души этого настрадавшегося человека, а еще как затянет:

— Ой з нагана вылетала пуля торопилася,

В грудь к товарищу попала, там остановилася!

Тут у многих слеза навернется. Но это уже позже, а начинают в компании всегда с веселья и пляски. Немного закусят за столом, чуть выпьют, и просят гармониста:

— Ну-ко, Володька, сыграй-ко русского!

И вот такой Володька растянет меха, начнет сначала не очень уверенно, а потом все больше и больше втягивается в игру, тогда выходят первые, старушки побойчее, отодвигают стулья, лавку, ногой задвинут половики к стене, и пойдут плясать по широким крашеным половницам деревенской избы. Потом выходят и остальные:

— Эх, русского, русского, русского да,

А за русского дома не ругают никогда!

Пляска без частушек никогда не обходится. Сами слова вписываются в ритм пляски. Особенно когда начинают дробить, то есть часто и лихо отстукивать каблуками в ритм «не-ру-га-ют-ни-ког-да». Тут уж вся изба приходит в движение! У нас на севере в пляске в основном работают ноги. Корпус, руки малоподвижны, но зато каждое их движение очень красноречиво. И опять же, как и в случае с игрой на гармони, пляска – это способ самовыражения, это целое драматическое действо. Вот выходит старушка, солдатская вдова, и в ее то аскетичной, то наоборот, разухабистой пляске ты словно видишь всю ее тяжелую жизнь, будто она не пляшет, а рассказывает. Выпляшется, а потом, глядишь, и на душе легче станет, да под конец еще завернет частушку залихватскую, «с картинкой»:

— Эх юбка моя, юбка тюлевая,

По морозу босиком за…дюливала! Ии-их!

И попять же так и рассыпаются дроби в такт частушке: «по-мо-ро-зу-бо-си-ком». Тут уж смеху и веселью нет конца!

Особенно впечатляло, когда плясали деды, участники войны – например, в деревенском клубе на 9 мая. Наденут выходной, уже изрядно поношенный пиджак, на него повесят ордена, медали. И тоже выходят плясать, иногда вприсядку, правда придерживаясь за стул, или сцену, ибо спина уже старенькая – только медали звенят! Еще застал я это поколение победителей. Как они плясали, что стояло за их пляской – это не передашь словами. Тогда мы еще мало чего соображали, но как я теперь понимаю, та пляска несла в себе дух пляски на крыльце поверженного Рейхстага в мае 1945-го. Оттого-то и была она так привлекательна для нас своей внутренней силой, мощью, хотя сами деды были уже довольно немощные.

Потом уже, когда вдоволь напляшутся, то так говорят:

— Ну теперь давайте песенок попоем.

Это значит, что будут петь частушки. Садятся за столы. Гармонист перестраивается на другой манер, и начинает играть под частушки. Долго еще поют, потом продолжают трапезу, разговаривают, пока наконец этот праздничный день не подходит к концу, постепенно затихая.

В те далекие годы я бы не смог написать такую заметку. Не хватило бы словарного запаса, да и осознания всего, что происходило. Но почему-то сейчас, когда я пишу, во мне живут те самые ощущения 30-летней давности. Значит, душа чувствовала глубину и красоту русской жизни без всяких слов. Почему-то в такие дни, когда народ собирался на деревенские праздники, когда мы знали, что будет застолье, гармошка, пение, пляска, уже не хотелось бежать на улицу, играть с друзьями. Душа как будто предчувствовала, что эта жизнь скоро закончится. Хотелось напитаться ею, насытиться до того, как деревня надолго умолкнет. И нам это удалось, мы ухватили того русского духа, которым жила русская деревня столетиями. Этот дух поселился в нас до конца дней. Потом были лихие 90-е, потом непонятные 2000-е. Деревня продолжала помалу вымирать, а сегодня вымерла уже почти полностью. Но, как говорится, дух дышит где хочет. И вот подспудно, в городах, в больших селах, в некоторых деревнях выросли новые люди, пришла молодая смена вслед за той, уходящей Русью. И эти новые люди России, ее духовная элита, собрали по крупицам русскую культуру, веру, язык, возродили традиции, обычаи, заиграли на гармони, стали плясать и петь. Верится, что вернется все это наследие и в наши деревни. И будь живы те деды, плясавшие 30 лет назад под звон своих медалей на 9-е мая, они могли бы повторить вслед за прекрасным духовным поэтом нашей современности: «Русь еще жива, Русь еще поет!»