Памяти Юрия Соломина. Неизвестное интервью

Летом 2014-го я снимал документальный фильм о Малом театре для зарубежного телевещания. Естественно, в главной роли был Юрий Соломин, отдавший своему театру 66 лет, из которых 35 служил художественным руководителем. Мы проговорили с ним тогда целый час, но в кино — таков формат телевидения — вошел лишь небольшой фрагмент беседы.

Десять лет спустя, 15 января 2024 года, на исторической сцене Малого театра с человеком кристальной порядочности, великим актером и организатором Юрием Мефодьевичем Соломиным прощалась Москва и — без преувеличения — Россия. Пришло время опубликовать полную версию того интервью — слова большого режиссера и актера, как мне показалось, за эти десять лет ничуть не устарели, и разговор будто про день сегодняшний.

— Юрий Мефодьевич, мне почему-то всегда хочется сравнить вас с Ломоносовым: вы тоже вдохновленный мечтатель, который совсем еще юнцом решил отправиться в Москву, пешком вы не шли, конечно, но добирались долго… Если я скажу: «Соломин — это, как Ломоносов», — я сильно согрешу?

— Не думал об этом (смеется). Но я действительно жил далеко от Москвы, это Чита, очень небольшой тогда городок, деревянный, очень морозные зимы, тяжелое военное, да и послевоенное детство… Возможно, все это не сильно отличалось от тех условий, в которых жил Ломоносов. Единственное, у нас было радио, по которому я впервые услышал об актерской профессии, первые в своей жизни спектакли я тоже услышал по радио. «Мечтатель» ли я, пожалуй, да. В 1949 году я увидел документальный фильм, посвященный Малому театру, и был потрясен! Я совершенно не знал, что, оказывается, существует такой огромный театр и что при нем есть целая театральная школа! Я запомнил адрес: Неглинная, 6. Здесь находится Театральное училище имени Щепкина. Сюда я и отправился, когда окончил школу в 1953 году.

Ехал я семь суток и двенадцать часов, столько шел тогда поезд от Читы до Москвы. Долго, но хотя бы не пешком (смеется). Мне повезло, я сразу же поступил туда, куда и стремился. На курс к великой актрисе Вере Николаевне Пашенной.

— Недавно вышла очередная книга о вас и Малом театре. Там раз пять вас называют защитником. От кого и от чего вы защищаете свой театр?

— Мы ни от кого не защищаемся, мы не допускаем в свой театр сорного, наносного. Александр Николаевич Островский, который был когда-то основным драматургом Малого театра, сказал однажды фразу, которую я часто теперь повторяю, чтобы все помнили: без театра нет нации. Он имел в виду язык.

Я очень часто встречаю в нашем театре работников разных иностранных ведомств и посольств, которые приходят к нам на спектакли, чтобы услышать русский язык. Без ложной скромности скажу, что в России это единственный театр, который старается говорить так, как писали русские классики и как звучал раньше русский язык. Это певучий язык, музыкальный. Недаром так много опер у нас и так много великих композиторов русских, взять хотя бы Петра Чайковского, который очень тесно сотрудничал с Малым театром. Кстати, его «Евгений Онегин» впервые был поставлен на сцене Малого театра под руководством композитора.

— Малый театр называют театром-музеем, вас это не обижает?

— Наоборот, я горжусь этим. Значит, мне удалось сохранить то, что доверили мне коллеги в 1988 году, когда выбрали меня художественным руководителем. Они поверили в меня, они меня научили идти прямым курсом. Предыдущий худрук Михаил Иванович Царев говорил так — наш корабль большой, если повернешь направо, время потеряешь, налево — тоже. Идем прямым курсом, не оглядываясь на новшества и приказы. Я теперь так заканчиваю каждый сезон — идем прямым курсом. Это значит, не изменяем мировой классике и всем ее урокам.

— Тяжело вам управлять кораблем?

— С одной стороны, может быть, нелегко, но и не могу сказать, что тяжело. Я же люблю свой корабль, а если любишь, то прощаешь все. Кроме предательства — актеров, которые уходят от нас, мы обратно берем редко, мы с ними даже не разговариваем.

— Вы уже начали говорить об Островском. Удивительное дело, что он сегодня востребован как, пожалуй, никогда. Причем модными молодыми режиссерами. У вас есть объяснение этому феномену?

— Островский — это та русская душа, о которой все всё знают, но мы не знаем, что это такое (смеется). Однажды мой учитель Вера Николаевна Пашенная сказала: уходя со сцены, артист должен оставлять кусочек своего сердца. Как это, спросил я ее. Она говорит — поймешь. Я понял тогда, когда ее уже не было. Я понял, что душа — это сердце и разум. И что именно из этих компонентов складывается русская актерская школа. Без эмоциональности, без разума, без сердечности нельзя сыграть ни Островского, ни Чехова, ни Достоевского, ни Толстого, русского автора сыграть невозможно.

Часто бывает так, что когда за границей хотят по-настоящему, всерьез, поставить Островского, то приглашают русских режиссеров, в основном из Малого театра.

— Обратил внимание, что в Щепкинском училище много иностранных студентов, еще больше приезжают на стажировку, работают, кстати, как правило, с нашей классикой. Получается, русская душа востребована?

— У нас однажды стажировалась группа американских студентов, мы работали с ними по произведениям Чехова, и когда ребята уезжали, в их глазах были слезы. Что вы плачете, говорю. Они отвечают: «Мы поняли Чехова» (смеется). Что же, это очень хорошо, — сказал я им в дорогу. Вы понимаете, мы открыты всем. Отдавать — это, наверное, одно из главных свойств русской души. Но мы открыты и тем, кто готов отдавать нам.

В начале 1990-х мы подружились с американским театральным продюсером и режиссером Теодором Манном, и он поставил у нас «Ночь игуаны», прекрасный спектакль, который пользовался большим успехом. У нас работали режиссеры из Чехии, Италии, Франции, Израиля, со всего мира. Причем итальянцы ставят итальянский материал, американцы — свой, и так далее. Где как не в театре открывать души.

— Сегодня уже мало кто помнит, что вы, Юрий Мефодьевич, одним из первых начали поддерживать провинциальные театры во времена, когда стране было совсем не до культуры, в 90-е годы…

— В те годы всем было сложно, а в культуре особенно. Власти отмахивались — а, подумаешь, культура, ничего серьезного. Но это ошибка. Культура — это серьезно. И вот тогда мы подумали, а что мы, Малый театр, можем сделать для России? Чтобы все-таки та сама непонятная русская душа продолжила существовать. И мы организовали фестиваль «Островский в доме Островского», в нем участвуют только провинциальные театры. Правда, сейчас к нам уже активно просятся коллективы из Европы, может быть, уже пришло время и их допустить, но изначально фестиваль задумывался для поддержки наших коллег из провинции.

За эти годы мы пригласили труппы со всей страны — от Владивостока до Мурманска, всего более сорока театров. Это очень много. И очень полезно. Рождаются и другие проекты. Допустим, наши коллеги из Тамбова пригласили нас вместе создавать фестиваль имени Николая Рыбакова. Это был один из популярнейших провинциальных артистов, Островский о нем написал пьесу «Лес». Мы с радостью приняли участие в организации фестиваля, главные номинации там звучат так: лучший актер и лучшая актриса провинциальных театров России. Мне кажется, это хорошее начинание.

— Сейчас основная сцена Малого театра на реконструкции. На недавней пресс-конференции, на которой вы рассказывали об этапах этой большой работы, все были поражены, увидев на ваших глазах слезы. Но, кажется, я понимаю: вы опасаетесь за дом родной, «вишневый сад»?

— Я даже сейчас прошел через сцену, у меня аж сердце забилось, пустая сцена и пустой зрительный зал на меня действуют тяжело, как что-то психотропное. Это же дом мой, я в нем родился. Я пришел сюда в 18 лет, сейчас мне (смеется) семьдесят девять. Я здесь прожил всю свою жизнь. Поэтому — без слез уже не могу…

Юрий Соломин. Что такое русская душа?

Невероятно талантливый Роман Науменков смонтировал вот такой короткий фильм о великом Юрии Соломине. В основе фильма — отрывки нашего с мастером интервью 2014 года, а также фрагменты спектаклей Малого театра.