В последние несколько дней читал Шиллера — драмы, баллады, стихотворения, эпиграммы. До сих пор нахожусь под обаянием его литературы.
В последние несколько дней читал Шиллера — драмы, баллады, стихотворения, эпиграммы. До сих пор нахожусь под обаянием его литературы.
Чарльз Диккенс — когда я слышу, или сам произношу это имя, меня охватывает трепетное чувство! Старик Толстой говорил: «Просейте мировую прозу — останется Диккенс!» При этом имени всегда возникает образ Темзы, лондонских парков, площадей, богатых домов и трущоб, тюрем и ночлежек. Часто герои Диккенса — это самые бедные люди. Недаром даже есть такое понятие «диккенсовская бедность». Почти все произведения Диккенса написаны по одной схеме — хорошее начало жизни героев, затем трудности, испытания, скорби и в конце зло снова побеждено добром. Но сколько же разнообразия, ярких красок, самобытных чудаковатых героев проходят сквозь эту «схему».
Имя английского писателя Джона Голсуорси в первый раз я услышал ещё в детстве. Когда в школе мы начинали изучать английский язык, то в учебнике приводились фрагменты каких-то его произведений для чтения и перевода. Помню, долго и внимательно всматривался в его фамилию, потому что в ней чередовались несколько одинаковых букв (о, с) и правильно прочесть её с первого раза не удавалось. Но потом уже запомнил твёрдо и навсегда. Так у меня и отложилось в голове, что Голсуорси — один из классиков.
Как-то я зашел на свою страничку ВКонтакте и с интересом обнаружил комментарии к некоторым моим фотографиям из фотоальбома «Властители дум» и сообщение от незнакомой мне женщины, которую звали Милена Рождественская. Она высоко ценила тех людей, фотографии которых были размещены в альбоме, а некоторых, как например, Наталью Алексеевну Нарочницкую, знала лично и дружила с ними.
Помнит ли кто сегодня эту великую русскую певицу? Вряд ли. На одном из сайтов разыскал «новую» запись Ковалёвой, оцифрованную шипящую пластинку годов, наверное, 1930-х. Часто бывают такие записи идеологизированными — о счастливой жизни в колхозе, о любви к партии и коммунистам. Эта — редкое исключение. Эти незатейливые и в то же время такие поэтические частушки под гармонь — подлинное творение русского духа, то, что не устаревает с течением времени.
Однажды в моём детстве по чёрно-белому телевизору показывали какую-то передачу. Я чем-то занимался, не обращая особого внимания на телевизор. А отец сказал мне: «Смотри, показывают жену Чехова».
Потрескивает старая плёнка с аудиозаписью. Звучат голоса классические, неторопливые, чёткие, сочные, красивые. Теперь так не говорят. Каждую буковку, каждый звук почти осязаешь!
У каждого народа есть какие-то явления в культуре, в искусстве, которые отражают дух этого народа. Значительное место в искусстве занимает театр. И если говорить о нашем русском искусстве, русском театре, то это, без сомнения, московский Малый театр!
Слушаю старую запись спектакля «Вишнёвый сад». Запись конца 1940-х годов. Чудные актёры, дивные голоса, добрая атмосфера старого МХАТа, правда, уже к тому времени умер Москвин. Епиходова играет уже не он, но атмосфера сохранена. Раневскую играет Книппер-Чехова, первая исполнительница. Она играла эту роль полвека. И вот этот прекрасный спектакль, эти замечательные артисты порождают столько воспоминаний, столько размышлений!
Помню одно из сильнейших впечатлений своих школьных лет. Это было начало 1990-х. Поздняя весна, почти лето. Вечер. Солнце близится к закату. Сижу дома и слушаю Всесоюзное радио. Я тогда слушал его каждый день. Включил приёмник на середине какой-то передачи. Кто-то что-то говорил. И вдруг слышу пение. Это не просто пение — не опера, не эстрада. Это пение, которое тебя сразу задевает за сердце. Это русская народная песня. Пела женщина. Запись старая, потрескивающая. Пела про что-то родное, забытое, русское. Это чувствуется, что называется, животом, нутром, с первых же слов песни.