Наступил октябрь, а с ним затяжные дожди, ветра, и, как следствие — инфлюэнца. Когда температура снизилась до 37, и болезнь, очевидно, пошла на убыль, — что бы такого почитать? В самый раз будет история про свирепую Баскервильскую собаку. Там, кстати, дело тоже происходит в октябре, в Лондоне и туманно-дождливом Девоншире.
Мы, поколение, сформировавшееся на гениальном фильме недавно ушедшего от нас Игоря Масленникова, конечно, навсегда «ушиблены» этом фильмом. Поэтому, пожалуй, самое сложное для нас при чтении этой повести — избавиться от киношных стереотипов. Так, например, Бэрримор — это высокий, крепко сложенный мужчина, а не маленький Адабашьян. Многие слова жены Бэрримора на самом деле (в книге) говорит сам Бэрримор, просто по сценарию их отдали жене, чтобы выписать побольше роль для Крючковой. То же, кстати, относится и к миссис Хадсон — ее роль в этом сериале вообще создана на пустом месте, во всех произведениях она в лучшем случае приносит кофе и говорит 1-2 фразы. А для Рины Зелёной она стала последним в жизни триумфом.
Конечно, в книге, на 160 страницах, сказано намного больше, чем в кино. Этим и отличается чтение, особенно вдумчивое: ты получаешь гораздо больше впечатлений. Скажем, очень талантливо описана картина когда сэр Генри и доктор Ватсон едут поездом из Лондона в Девоншир, как по ходу их движения меняется пейзаж за окном, переходя постепенно в знаменитые торфяные болота. Момент смерти Степлтона, кстати, в книге не показан (тем более он не стрелял в Холмса, держащего в руках коробочку с фосфором). Когда они шли по его следам в Гримпенскую трясину, то только увидели то место, где он утонул. Кстати, и любимого афоризма нашего детства «Вот всё, что осталось от Снуппи» в книге тоже нет, как нет и самого Снуппи, а есть лишь обезличенный «Спаниель доктора Мортимера». Вот ради таких деталей и стоит читать и периодически перечитывать любимые произведения.
Кстати, читая, я периодически сравнивал с языком оригинала (у меня есть все произведения о Холмсе в одном толстом томе на тонкой бумаге с иллюстрациями из первых изданий на английском). Это тоже очень-очень полезно! Ну, например, наши переводчики 1960-х гг. были, очевидно, высочайшими профессионалами. Скажем, английский термин для обозначения небольшого не заросшего участка посреди трясины, очень опасного, в котором можно утонуть, — pit, то есть «яма». Современные малообразованные переводчики так бы и написали ничтоже сумняшеся: «Мы медленно двигались по тропинке, осторожно обходя попадавшиеся на пути ямы». Однако те, советские переводчики писали так: «Мы медленно двигались по тропинке, осторожно обходя попадавшиеся на пути окна». И это очень правильно, ведь во многих русских диалектах такие участки болота и называются «окна». Пожалуй, современный неподготовленный читатель даже и не понял бы, о чем тут идёт речь. Такое многоплановое, вдумчивое, неторопливое чтение с размышлениями, конечно приносит нам огромную пользу. Поэтому, «читайте и перечитывайте классику!»
Мой вид из окна — не хуже Девоншира
Нахожусь в глубинке бывшей Новгородской земли, на границе Бежецкой и Обонежской пятин (позже — Устюженского и Тихвинского уездов). Рядом федеральная трасса, слышно, как едут автомобили, а всё же справа в 500 метрах старинное болото Дранишник, слева в 1,5 км — Додоново болото (в обоих болотах всегда обитают медведи, следы их вижу регулярно). Далее, в 6 км железная дорога, пара деревень и дальше глухомань до Карелии. Это к северу от меня. Если же обратиться на юг, то там из окна видна берёзовая рощица, за ней бывшие совхозные поля, поделённые пополам старинной речкой Хвоёнкой (кстати, упоминается в писцовых книгах ещё при Иване Грозном), а потом километров на 120, до самой Новгородской области — глухомань. «И всюду вокруг простираются болота». Думаю, это покруче всякого Девоншира!
Вадим Грачев
Да, и таких различий немало. Например, жена Степлтона по описанию в книге не похожа на Ирину Купченко. Но и фильм, и книга прекрасны. Версия фильма идеально передаёт ту незабываемую, таинственную атмосферу. Надо и читать, и смотреть. 😊👍 И крепкого здоровья нашему дорогому Шерлоку Холмсу — Василию Ливанову!