Ж-ж-ж — мобильный телефон ездил по столу, словно толстый черный жук. Павел спешил схватить его, вытирая на ходу руки полотенцем, пока этот жук не замер в бессилии на краю стола.
-Да, привет, дядя! Когда? В семь? Добро, я уже собираюсь. Подъедешь — звони, буду готов.
Дядей Павел называл своего друга Санька, который был на семь лет его моложе. Так уж повелось: дядя да дядя. И Санёк Павла тоже называл дядей. Санёк был местный, городской. Здесь родился и вырос. Хотя предки его с отцовской стороны были из Воронежской области, с материнской — из Сибири. И вот эти два факта, что сам он был городской, а корни из провинции, объясняли, по мнению Павла, интересную раздвоенность в натуре его друга. Он был типичный городской парень, «дитя асфальта», как шутливо называл его Павел. С трудом мог отличить пение скворца от соловья, был довольно непрактичным, мог, например, потратить большую сумму денег на ненужную пустяковину, привык пользоваться всеми благами цивилизации, всегда быть на гребне волны городской жизни, посещать с друзьями «модные тусовки».
Павел считал, что он плохо знал настоящую жизнь, был «тепличным растением». Причем, он не скрывал этого от друга, часто как бы в шутку говорил ему об этом, а тот также в шутку нормально воспринимал. Но одновременно с этим Павел видел и другую сторону Санька, которая нравилась ему значительно больше. Эту сторону он называл «голос крови». Каким-то непостижимым образом это «тепличное растение» способно было понимать жизнь, учиться многому, причем учиться значительно быстрее и эффективнее, чем его сверстники. Жизненную мудрость он схватывал на лету. Находил в жизни умных, мудрых людей, тянулся к ним, и сам становился на них похожим. Он мог иногда на самой первой электричке уехать на самую дальнюю станцию за грибами, любил сидеть у костра вечером, он был влюблен в природу. Вот эти качества нравились Павлу в Саньке гораздо больше. Павел считал, что в человеке словно дремлют какие-то его древние инстинкты, оставшиеся от предков, а при определенных условиях они способны просыпаться. Так маленький котенок, поймав мышку, еще не понимает, что с ней делать, играет с ней, но вдруг в какие-то моменты в нем просыпается хищник. Так интересно бывает наблюдать за его охотой-игрой. Так же и Санёк в глазах Павла постепенно превращался из «тепличного растения» в настоящего человека.
Ж-ж-ж…
-Что, не получается? А когда? Ну в девять, так в девять. Я уже готов, жду тебя.
Павел жил в большом городе уже больше десяти лет. Приехал сюда учиться из провинциального городка. Потом аспирантура, работа. Все казалось ему, что это временно, но вот эта временность тянулась уже давно, и конца ей не предвиделось.
Этим вечером они собирались ехать в гости к Павлу, в его провинциальный город, а самое главное — в родную деревню Павла, в которой с незапамятных времен жили его предки. Санёк очень любил бывать в этой деревне. Ему часто хотелось скрыться от городской суеты, побыть наедине с собой, поразмышлять о многом.
Павел уже собрал все вещи, сидел и пил горячий чай с сухарями. Санёк постоянно опаздывал, был несобранным. Это, пожалуй, самое главное, что не нравилось в нем Павлу. Но вот все-таки не в семь и не в девять, как договаривались, а в одиннадцатом часу вечера он подъехал на зеленой Хонде и они отправились в путь.
По дороге, пока мелькали за окном огромные дома, светофоры, фонари, потоки машин, раздиравшие чрево мегаполиса, друзья обсудили последние новости, проблемы, поделились впечатлениями. Больше всего в Саньке привлекала его открытость и непосредственность. Павлу нравилось, что с другом он мог быть самим собой, мог делиться самыми заветными мыслями, мог говорить то, что думает и получить в ответ такой же искренний отклик.
За разговором время проходило довольно быстро и вот стало заметно, как фонари, светофоры, дома стали мелькать все реже. Все чаще появлялись островки деревьев, с которых облетали последние листья. Мегаполис словно отступал перед природой, сдавал свои последние позиции. Вот среди деревьев показался последний его оплот — огромная огненная коробка супермаркета, окруженная рекламами, фонарями, сотнями автомобилей. Санёк предложил заехать — кое-что купить с собой и подкрепиться в кафе, ибо ехать предстояло часа четыре, то есть, приехали бы они только под утро. Этот вавилон-супермаркет всегда поражал и пугал Павла своими масштабами. Когда он заходил туда, ему казалось, что какой-то страшный монстр из фильма ужасов поглощает его в свое чрево. Здесь все было какое-то чужое, далекое. Все блестело, искрилось, шумело, завлекало, удивляло, но почему-то вызывало какое-то внутреннее отторжение, все это было чужим. Родным оставался только друг Санёк, который, казалось, органично чувствовал себя и в мегаполисе, и в супермаркете, и в том, что составляло внутренний, духовный мир Павла.
-Карточка есть, пакет нужен? — автоматически спрашивала кассирша их, очевидно уже тысячных ее покупателей на сегодня. У нее были автоматические движения, автоматический голос, автоматическая улыбка, и сама она была как автомат по превращению продуктов в деньги.
В кафе они взяли довольно вкусные салаты, по два блина с мясом и чай, не из пакетика, который так не любил Павел, а крупнолистовой, заваренный в белом фарфоровом чайничке. Это последнее обстоятельство, а также мысли о том, что они с лучшим другом едут туда, где Павел чувствовал себя уютно и уверенно, где был настоящий его дом, согрели его душу.
Была уже глубокая ночь, когда они, проехав полпути, вдруг с изумлением увидели на небе северное сияние, все же редкое для этих, хотя и почти северных мест. Остановили машину, вышли и стояли, словно завороженные, минут десять. Казалось, чья-то невидимая рука огромной кистью на черной палитре ночного неба размазывает краски — синюю, зеленую, белую, розовую. Павел, выросший на природе, никогда до этого не видел северного сияния, что уж говорить про Санька — он был поражен его красотой и величием.
Подъезжая к городу, они решили не заезжать в него, а сразу проехать в деревню, это еще километров тридцать. Они въехали в деревню под утро, в четыре часа. Деревня-труженица спала. Когда Павел увидел редкие фонари, редкие старые домики, когда, выйдя из машины, услышал родную тишину, почувствовал знакомые запахи, ему показалось, что кто-то родной, близкий поприветствовал и обнял его. Это душа деревни приласкала его, своего блудного сына, обрадовавшись ему и простив все грехи. Постучав в окошко, они увидели загоревшийся на кухне свет, услышали звук открываемой одной двери, затем отпирание другой, затем третьей, уже последней и вот перед ними предстала старенькая бабушка Павла, Прасковья Герасимовна. Бабушка была среднего роста, на ней поверх белой ночной рубашки была накинута черная фуфайка, на голове белый платок, который бабушка всегда надевала перед сном.
-Ну, жаланные, как доехали то? Мне Танюшка сказала, что вы с городу выехали, так я всю ночь не спала. Кака машина проедет — я к окошку. Собака загумкает, я прислухаюсь — не проспала ли, не пропустила ли. Ну, теперь-то радёхонька, слава Богу, — дома!
Павел так рад был слышать бабушкин голос, впитывал такую родную, не похожую на городскую речь. Все эти ночные впечатления вызвали в его душе чувство тихой радости. Отказавшись от чаю, друзья улеглись, погрузившись в сладкую дремоту, а потом в глубокий сон.
Утром сквозь сон Павел слышал, как возилась потихоньку у печки бабушка, слышал звук укладываемых в печку дров, звук отдираемой от полена бересты на растопку.
-Господи, благослови — бабушка даже печку затопляла с Божьего благословенья. Затем звук зажигаемой спички, а через несколько мгновений вспыхнула береста и дружно загорелись сухие березовые дрова. Павел подумал сквозь сон, что вот это «Господи, благослови» бабушка произносила, затопляя печку, ежедневно по два раза в день — утром и вечером. «Сколько же это будет за ее восьмидесятилетнюю жизнь?» — подумал он и снова погрузился в сладкую дремоту. Потом поднялись родители Павла, его сестра, в доме все ожило, задвигалось. Павел слышал, как все громче и громче шумел на плите чайник, пока, наконец, кипящая и бурлящая волна, не выплеснулась через край и резко не зашипела на раскаленной плите. Почувствовал аромат преющей пшенной каши, душистого чая. И вот бабушка потихоньку трогает за плечо: «Робята, вставайте, чайник вскипел. Каша перепреет».
Они сидели за столом, ели рассыпчатую, ярко-желтую пшенную кашу, обильно сдобренную сливочным маслом, пили чай из больших кружек и были радостны и довольны.
На дворе стояла осень, уже довольно поздняя. В огороде все было убрано, оставалась только капуста, которая не боится утренних заморозков и долго ее большие клубки белеют на черном фоне опустошенного огорода. В этот день они как раз убирали капусту, рубили ее тонкими сечками в большой кадке с деревянными обручами. Санёк все эти процессы запечатлевал на цифровой фотоаппарат, а бабушка удивлялась: надо же, какое диво — только щелкнул, а тут тебе и картинка!
Так они работали, обедали, топили баню. Деревенская жизнь текла неспешно своим чередом. Павлу казалось, что вот она и есть, настоящая жизнь — жизнь человека на земле. И даже Санёк, городской житель, на время выхваченный и посаженный в эту землю, чувствовал себя в гармонии с окружающим миром. Потом снова закрутится городская жизнь, супермаркеты, небоскребы, потоки автомобилей, шум мегаполиса, но это будет потом. А пока же они стоят около столетней кадки с деревянными обручами, рубят тонкими сечками капусту, и чувствуют, что здесь они — дома.
Вадим Грачев
ДРУГИЕ РАССКАЗЫ:
Читайте также:
Просмотров - 2 584 Помочь сайту