В нашем советском деревенском детстве в 1970-х-1980-х гг. храмы в основном еще были закрыты, в лучшем случае действовал один храм на район, как у нас, например, где полутайно крестили детей, и также причащали раз в году. А русская Традиция продолжала существовать под спудом все советские годы.
Помню самые ранние детские впечатления от храма начала 1980-х: батюшка в необычных для меня тогда одеждах, которого я почему-то из-за этого боялся, стоит и чем-то покрывает людям головы по очереди. Это была исповедь и епитрахиль, как я понял позже. Храм посещали редко, но были в деревне такие старушки «богомолки», которые ездили часто (а это от нашей деревни километров 15, автобус ходил раз в день). И вот по этим старушкам часто посылали записочки «за здравие» и «за упокой». Эти записочки потом привозили назад, они клались на «божницу», и на них были написаны таинственные для меня две буквы «об». Опять же позже я понял, что это значит: записки подавались на проскомидию, или в просторечии «обедню». Это слово, кстати, было нам тогда хорошо знакомо. Примерно до середины 1990-х гг. бабушка запрещала утром в воскресенье включать телевизор, говоря, что «в церквы обедня идет и телевизер глядеть – грех!» Это правило соблюдалось неукоснительно, потом как-то ушло. Как и благословение на ночь: тоже с самых ранних детских лет примерно до середины 1990-х. Перед сном подходишь:
— Баба, перекрести.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь! (Крестит).
Да еще и за нос шутливо потреплет, когда говорит аминь. Это тоже исполнялось неукоснительно, хотя смысл был понят тоже много позже.
Наступала весна, приближалась Пасха (на нашем диалекте Паска). На дороге появлялись проталины. Если зимой «избу обрывали», то есть обкладывали до самых почти окон снегом, чтоб зимой было теплее, то теперь, наоборот, отрывали снег от избы, кидали на проталины, где он быстро дотаивал. В это время снег мог с шумом съехать с крыши и образовать у избы целый сугроб, но не надолго, прошла его пора. Даже в воздухе пахло весной, талым снегом, свежестью. Хотя до полного освобождения от царства зимы еще было далеко. Это уже в апреле «земля преет», а в марте еще сильны ночные заморозки, образуется «понаст», и мы любили бегать по этому «понасту».
В это время начинается подготовка к Паске. И самое главное мероприятие – избу мыть. Это тоже соблюдалось непреложно.
— Марья, избу-то мыла к Паски?
— Да жаладная ты Панюшка, ишшо не мыла: в головы тако круженье, боюсь как бы не упась, как потолок-то мыть начнешь. Погожу маленько, глядишь попройдет, дак намою.
Это типичный диалог деревенских бабушек в середине марта – начале апреля. Изба моется к Пасхе вся целиком. Сначала вымоют божницу, натрут песочком металлические оклады у икон, чтоб блестели, заменят старинное домотканое полотенце с узорами, которым сверху покрываются иконы («мамынькина память» — когда-то, задолго до революции, в начале 20-го века мамынька два таких полотенца выткала себе в приданое, и это все, что осталось в память о рано умершей матери).
Потом принимаются за потолок – это самое трудное. Надо встать на стул, рядом поставить таз с горячей водой, чтоб тряпкой мыть потолок с мылом, или порошком. А потом еще отдельно промыть чистой водой. Потолки в те поры в основном были покрашены белилами, за год могли изрядно закоптиться, зато к Паске блестели, как новенькие. Потом выносили на улицу, на понаст, вещи из шкафов, «польта», что висели на стене, и много еще чего, все это тщательно вытряхивалось, потом заносилось назад, на свои места. Стены, даже если были поклеены обоями (чаще всего), протирались влажной тряпкой, чтоб удалить грязь, паутины и т. д.
Особая история – это русская печка. Она была старенькая, иногда внутри мог отвалиться кусок кирпича, поэтому на ней не спали, но она использовалась для хранения валенок, сушеных трав в тканевых мешочках, лучинки на растопку, речного песка в толстом тряпочном мешочке, который прикладывали к горлу, или клали на грудь – погреть, если был кашель и всяких прочих нужных и не очень нужных вещей. К печке подходил ребенок, если у него выпал молочный зуб, он оборачивался к ней спиной, брал свой зуб в правую руку и со словами «Мышка, мышка, на тебе репный, дай мне костяной» бросал этот зуб через левое плечо на печку. После этого считалось, что новый зуб будет крепким. И вот все это именье тоже вытаскивалось, на улице выколачивалось, печка пустела, ее аккуратно обметали метлой. Потом печку мыли, протирали пыль, а поскольку печка сверху вымазана «гнилой», то раздавался ни с чем не сравнимый запах размокшей глины.
Потом, наконец, доходили и до пола. Для этого все длинные 4-6-метровые половики ногой сгребались в кучу, выносились на понаст и тщательно вытряхивались. Как правило, дважды в году – к Паске и осенью, «к Причистому» — к Рождеству Богородицы половики менялись (а в промежутках между этими событиями еженедельно, или, по крайней мере, раз в две недели — вытряхивались). Хорошенько мылся пол, расстеливались новые, стираные половики – чистые, нарядные.
Отдельная эпопея – это стирка половиков. Стирали их в бане, по одному половику за один раз. Когда идут мыться, расстеливают этот старый половик на полу в бане, сгибая раза три, и пока все по очереди моются, он обильно поливается мылом, шампунем, водой – так уже наполовину становится чистым. Потом на следующий день бабушка берет ванну, стиральную доску, и в прибайнике еще тщательно стирает этот половик. Вода от вчерашнего мытья еще тепленькая, поэтому стирать удобно. Потом мыльная вода выливается, и ты приносишь из пруда чистой, студеной, и бабушка еще хорошенько этот половик прополаскивает. Самая тяжкая процедура – это выжимать этот гигантский половик, который чуть ли не метр в ширину и 4-6 метров в длину. Для этого мы с бабушкой берем часть половика длиной метра два, и начинаем в меру своих сил выкручивать, отжимая воду. И так постепенно выжимаем его полностью. Но частично он все же остается влажным. Потом мы его кладем в пустую ванну, несем к дому. Можно развесить на улице, если с лета остались веревки, на которых сушили белье, либо на вышке (чердаке).
Висит такой половик дня два, закоковеет, замерзнет, как будто в цементе побывал, но часть воды уже из него ушла. После этого мы его приносим домой, развешиваем у печки на деревянной заборке. Сначала он, как каменный, не поддается, но потом в тепле размякнет, а дня за два высохнет окончательно. Можно его еще «прогладить» деревянным катком и валиком, но не обязательно. Тогда остается его аккуратно смотать в этакий плоский рулончик и убрать на полгода на хранение, пока он вновь не сменит своих затоптанных, загрязнившихся собратьев. И так поступаем каждый раз, пока не перестираем все половики. Иногда, кстати, их, как льняные холсты, выкладывали на сугроб снега и они так тоже «самоочищальсь», но описанный мною способ более надежен.
После мытья пола в избе прибирались также в сенях, на крыльце, и вот наша избушка, как игрушечка, готова к Паске. Теперь остается только одно: вынести в дровяник старые «голоши» — вязанки с луком, ободрать с них засохшее перье, чтобы этим перьем на Паску покрасить яйца в старом чугунке. А очищенный лук можно убрать в картонную коробку и поставить под кровать. Вот мы и подготовились.
Рано утром, на заре в Пасхальный день бабушка тебя разбудит со словами:
— Христос Воскрес – яичко есть! Беги скорей на задворок, гляди, как солнышко играет!
Вадим Грачев
Интересный рассказ, опубликовать бы в книге. В храмах прихожане любят такое читать.
Вот ведь хозяйки раньше были — сейчас и в комнате-то убраться трудно:)
Очень познавательно, но как же трудно было мыть целую избу!:)