Районные газеты как лингвистический и диалектологический источник

Век живи – век учись. Постоянно узнаёшь что-нибудь новенькое. Этой осенью моя болезнь – районные газеты. Изучая свою родословную, я в основном копался в архивах, работал с устными источниками. То, что существуют районные газеты, я, конечно, знал. Во время оно мы выписывали наш «Новый путь», время от времени там встречались статьи о родственниках, односельчанах. Однажды писали даже обо мне, точнее упоминали в статье о моей бабушке – участнице войны.

И вот, наконец-то, я добрался до публичной библиотеки, изучил историю моих районных газет. Менялась территория района, менялись его названия, тем более менялись и названия газет. Но мне однако удалось проследить, что районная газета начала выходить сначала в Ефимовском районе под названиями «Колхозник-лесоруб», «Колхозная жизнь», «Слава труду», а затем в Бокситогорском районе под современным названием «Новый путь». И вот оказалось, что с 1931 года газета выходит практически без перерывов, и практически вся она сохранилась за эти 90 лет в РНБ.

Как и следовало ожидать, в газете нашлось очень много сведений о родственниках, односельчанах, об истории района. Для всех, что интересуется генеалогией и краеведением, такие газеты являются незаменимым источником, хотя и весьма специфичным. Пока я успел проштудировать только номера за 1931-1938 гг. На просмотр полугодовой подшивки уходит примерно от 3 до 5 часов. Можно много говорить о жуткой риторике газет того времени, о тяжелой жизни крестьян, об отражении местных событий, а также событий страны и всего мира в такой газете. Об этом, наверное, можно написать, по крайней мере, кандидатскую диссертацию по истории. Но сейчас хочется сказать о другом.

Соприкасаясь с этими текстами почти 90-летней давности, испытываешь интересные, смешанные ощущения. Конечно, «редакционная политика» такой газеты была очень жёсткой. Крестьяне работали от зари до зари. Если кто-то работал чуть менее усердно, на его голову обрушивалась масса критики, как на лодыря и «классового врага». Помимо тяжкой работы, с них ещё пытались выдавить последние копейки в виде государственного займа под облигации. Писались, по-видимому, лживые, выдуманные материалы о том, с каким счастьем крестьяне отдавали государству свои последние сбережения. Если кто-то пытался хоть как-то отметить религиозный праздник, то на него тоже нацеливали остриё критики – зачем это он справляет «поповско-кулацкий» праздник. Но я даже не об этом. Сквозь этот жёсткий и порой даже жуткий пласт просвечивает ещё нечто. Газета-то всего лишь районная. Редакция находится в райцентре – небольшом поселке на краю ойкумены. Работники редакции, по-видимому, самые «идейно подкованные», но не всегда шибко грамотные, происходящие преимущественно из этого же поселка, а то и из соседних деревень. Так вот, когда читаешь эту газету день за днём (а выходила она через день), неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом, погружаешься в эти тексты, и находишь не только совдеповскую риторику, но и что-то родное, как будто из своей деревни. Нет-нет, да и мелькнёт какое-то необычное словечко из народного быта, что-то совсем доселе неслыханное, иногда с банальными грамматическими ошибками, приправленное словами и контекстами уже из «нового быта». И вот подумалось мне, что изучение таких газет сегодня могло бы дать много пищи не только историку, краеведу, генеалогу, но и лингвисту-диалектологу. Может быть, конечно, я заново открываю Америку, и такие исследования проведены. Но мне, как сильно заинтересованному дилетанту, в этом показалось много здравого смысла. Сразу родилась мысль, что если бы я был лингвистом, то у меня уже готовы темы для двух-трех аспирантов, которые выльются в кандидатские диссертации при изучении районных газет. Вот всего лишь некоторые штрихи, мои наблюдения над интересным и лексическим и грамматическим содержанием этого уникального источника.

Подсанки – с ударением на второй букве. Мне, как выросшему в деревне, этот предмет хорошо знаком из рассказов бабушки. Хотя уже поколение моих родителей с трудом понимает что это такое. Интересно, мог бы кто из читателей догадаться что это такое, не заглядывая к Далю и в Гугл?
Лежнёвые и ледяные дороги – это в лесу, в болотах, чтобы зимой вывозить лес. Мы всю свою жизнь ходим в лес, и до сего дня дорогу из брёвен по болоту называем «лежнёвка» — в усечённой форме. А тут так эпично, полно она развернулась – лежнёвая дорога, а ещё зимой к ней прибавилась и ледяная.

Сено застоговано – необычный оборот. То ли это некий крестьянский выразительный минимализм языка, то ли совковая штамповка типа «товарищи охвачены» (агитацией, скажем).

Застрельщики – то есть, зачинатели чего-либо. Это слово и сегодня употребляется, но как-то вроде уже вытесняется. А тут оно во всей своей красе. Семантика как раз большевистская – стрелять, то есть зачинать что-либо молниеносно.

Кустарниковый плуг – это какое-то сверхмощное орудие, которое, очевидно могло распахивать целину, даже заросшую кустами, выкорчевывало их заодно вместе с корнями.

Сено обобществлено – так говорили и о других объектах – о земле, молоке, зерне и т. д. Слово тяжёлое, значит «отобрано у крестьянина» и передано в колхоз. Это некий антипод «приватизации» 1990-х.

Льнотеребильщик – вот написал сейчас и ворд мне сразу его подчеркнул. Конечно, где ж ему, бестолковому лорду-ворду, понять, что технология льна 90 лет назад была ручная, тяжёлая, но необыкновенно интересная для лингвиста и этнолога.

Избач – это повелитель избы, да не просто избы, а избы-читальни, то есть, по-нашему библиотеки. Мы с друзьями как-то шутили, что нам нужна не только изба-читальня, но ещё и «изба-говорильня».
Шерстепоставки – вот это уже совковая казёнщина в чистом виде, и так всё ясно.

Мешкотара – туда же до кучи, к шерстепоставкам! Мы теперь знаем в основном стеклотару, но тара бывает разная?

Лён теребят исполу – вот это даже для меня загадка, может, кто пояснит? По-видимому, ударение на «у», звучит эпично, почти что «исполла эти деспота». Но из контекста ясно, что это некий недостаток работников, негативное явление, что они упустили время, газета их за это порицает.

Стлище – это место, куда стлали лён, где он вылёживался – суффикс «ищ» также придаёт мощь и эпическую красоту!

Геня – это имя школьника, мальчика. Мы бы сказали «Гена», но моя бабушка в детстве (моём) помнится, произносила именно Геня, а её сестра даже Генька. И вообще детские имена того времени звучат сегодня несколько необычно – Паня, Маня, Нюра. Я-то эту деревенскую манеру хорошо знаю, но современной молодёжи это слышать необычно.

Стрекалка – вот это вообще шедевр! Никогда не слыхал, а как хлёстко! Мы в деревне на нашем диалекте крапиву называем стрекава. Есть у животных также жгучие стрекательные клетки. Семантика этих слов понятна. А это словечко встретилось в заметке о школьнике, этаком мальчише-плохише, который сделал себе из жёсткой проволоки стрекалку, и с её помощью даже ломал пуговицы мальчишам-кибальчишам, то есть правоверным ученикам. Вот бы ещё увидеть, как выглядела и как работала эта стрекалка!

Жнейка – это что-то вроде мини-комбайна, по-видимому, на конской тяге. Причем почему-то крестьяне часто её игнорировали. Основной пафос статей в том, что «жнейки простаивают, ржавеют, от них потеряли запчасти», крестьян за это порицают, а они, видать, больше любили по-прадедовски убирать хлеб, вручную. Это слово, кстати, впервые я услыхал лет 25-30 назад из песни Лидии Руслановой «Колхозная полька»: «вслед за жнейкою вязала снопы девка молода».

Плугари – это, понятно, пахари, но семантически в этом слове выделяется не работа с землёй, а именно с плугом. Видимо, делается акцент на то, что советская власть принесла механизацию в деревню.

Коровница – тоже профессия. Но, очевидно, с более широким смыслом, чем доярка. Тут предполагается и кормление коровы, и уход за ней. Одним словом «Дояркой можешь ты не быть, ну а коровницей – обязан!»

Письмоносец – ещё одна профессия. Это я помню ещё из детства, из фильма «Волга-Волга», где этой профессией обладала Дуня, героиня Любови Орловой. Тогда это был синоним почтальона, разносящего корреспонденцию. Сегодня слово ушло, функцию письмоносца исполняет е-мейл, мгновенно. А вот тех письмоносцев в газете поругивали за медлительность и другие недостатки.

Сливач – тоже профессия того времени. Может кто и догадается – сохраню интригу.

В наши колхозы завезли саженцы яблонь и малин – малины, а не малина. Именно так всю жизнь говорила моя бабушка: «Сходи, сынушко, за малинам, уж наверно созрели».

Вот такие крохи при самом беглом просмотре бросились мне в глаза, когда я выуживал из районной газеты генеалогическую информацию. Если отнестись к этому профессионально и серьёзно, то, думаю, на этом богатом материале можно написать не одну диссертацию!

Вадим Грачев