Тема смерти в современном обществе как-то замалчивается, отодвинута на задворки сознания. Ее боятся, о ней не говорят. Стараются оберегать от разговоров о смерти и тем более от участия в похоронах маленьких детей. А в деревенской жизни, в прежней, когда она была полна народу, все было по-другому. Смерть и похороны были такими же естественными как рождение, хотя радости особой в них не было, но и убийственной тоски тоже не наблюдалось. К детской смертности в прежние времена тоже относились легко. Крещеный умерший ребенок – это ангел, молитвенник за всю семью.
Мой отец был последним ребенком у своих родителей, единственным сыном. Когда он родился, его матери было 40 лет, а отцу – 43. И вот однажды в детстве он тяжело заболел, родители переживали за него. А приехавший в это время старший родственник говорил его отцу: «Да брось ты, Сашка, чего переживаешь: этот помрёт, так другого родишь». К счастью, все обошлось, и отец выжил, но в этом примере как раз характерное отношение стариков того времени к детской смертности. Недавно я посчитал, что в моей деревне на моем веку умерло 75 человек, и у 18 из них я был на похоронах. Некоторых сопровождал до самого кладбища. Даже самые-самые ранние, обрывочные воспоминания, когда мне было года 2-3, связаны у меня с двумя похоронами в деревне. Тогда я впервые увидел гроб и присутствовал на поминках.
Деревенские бабушки и дедушки к смерти готовились заранее. У каждой бабушки обязательно в шкафу, или в сундуке лежал заветный сверток: белье, платок, тапочки, нательный крестик, и все, что необходимо, чтобы обрядить покойника. Даже фраза такая была шутливая: «Есть рубаха на смерть?» — так говорили, шутливо хватая человека за ворот. Помнится, в «Тихом Доне» у Шолохова когда Дуняшка готовилась к свадьбе, стала вытаскивать приданное из сундука, то мать, Ильинишна, сказала ей: «Мое не захвати» — в сундуке у ней лежало то самое, «смертное». Еще часто в конце жизни давали соседям, родным, близким людям какой-нибудь небольшой подарок (платок, полотенце) – на молитвенную память. Бабушка часто вспоминала, что ей такое красивое полотенце подарила «кресенка», то есть крестная мать, и бабушка потом всю жизнь до самой смерти поминала «крестную Александру». Также довольно часто старики сами выбирали себе и место на кладбище, просили, чтобы похоронили рядом с мамынькой и тятенькой, с любимым мужем, с бабушкой и т. д. И эту волю всегда старались выполнять.
Умирали по-разному: кто-то быстро, внезапно, неожиданно, кто-то после болезни, а многие просто от старости, как бы «угасали», слабели, плохо ели, не вставали с кровати и уходили постепенно. В общем, более чем в половине случаев было видно, что человек умирает. В таком случае соседи, родные, односельчане всегда приходили попрощаться. Если кто-то из родных жил далеко, то с этой целью им посылалась телеграмма, писалось письмо, и такие родственники тоже приезжали попрощаться с умирающим родным.
Когда человек умирал, обычно вызывали скорую, которая констатировала смерть, а потом на основании этой справки выписывалось свидетельство о смерти. Если в 19 веке в качестве причины смерти любого человека после 50 лет писали «от старости», то в советские годы традиционно писали какой-нибудь наиболее типичный диагноз, скажем, кардиосклероз, или что-то подобное. Только в редких случаях (если умер молодой, или была некая подозрительная смерть) увозили в морг «анатомировать», чтобы уточнить диагноз. Старики часто завещали, чтоб после смерти не давали их «резать», к этому было подсознательно плохое отношение.
Умершего человека обычно через два часа после смерти, когда он «окостенеет» клали на пол, раздевали и мыли. Опять же многие заранее просили опытную соседку, чтоб приходила их мыть. Были специальные старушки, которые знали, как нужно мыть, какую молитву при этом произносить и все делали «честь по чести». Часто при этом, особенно если человек болел, говорят, что вот, дескать, отмучился, теперь ничего не болит, и т. д. Раньше, в прежние времена, бывали в деревнях и искусные гробовщики. Часто им также заранее заказывали гроб. Отец рассказывал мне, что наш дед, который был отличным плотником и столяром, сделал за свою жизнь, кажется, сто гробов. После мытья покойника обтирали и облекали в ту самую одежду из заветного сверточка, которая хранилась иногда очень долго. Надевали и новый крестик взамен старого. В первый день, чаще всего, гроб еще не был готов, и покойника клали на широкую лавку. Под голову клали подушечку, и укладывали его головой в «пережний угол», к иконам. Иногда вместо лавки использовали две табуретки, на которые клали две широких доски.
Хоронить покойника положено на третий день. При этом день смерти считается уже как первый, даже если человек умер, например, в 11 часов вечера. В зависимости от того, когда умер человек, дальше поступали по-разному. Если это произошло, например, утром, то к концу дня уже могли изготовить, или купить гроб, а если умер вечером, то гроб появлялся только на следующий день. Так что, в любом случае, покойник успевал какое-то время полежать без гроба. Довольно быстро о смерти узнает вся деревня, также оповещают родных и близких. Обязательно приходят попрощаться, особенно вечером, а также и днем. В зависимости от того, когда человек умер, это могут быть либо один, либо два вечера. Когда приносят гроб, то умершего аккуратно перекладывают в него. Сверху покрывали гробными пеленами – белой тканью, а поверх еще и тюлью. Чтобы надевали саван – этого в советские годы тоже, кажется, не было, только рассказывали, что это было раньше. В постсоветское время уже можно было приобрести специальную ткань с изображенным Голгофским крестом и соответствующими надписями.
Традиция чтения Псалтири у гроба умершего в советские годы была уже утрачена (не знаю, была ли она в деревне и раньше, не могу сказать, ничего об этом не слышал), поэтому часто просто садились возле гроба и поодаль от него, говорили об усопшем, о его жизни, многое вспоминали. Руки и ноги покойному связывали, например, бинтом (потом, перед похоронами их развязывали), сверху на грудь клали небольшую иконку, если была именная, то ее. При входе, или при уходе соседи, прощаясь с усопшим, целовали эту иконку. По углам гроба делали из черной ткани крестики, также зажигали свечи, если они были. Приходя, соседи на гроб клали деньги, предназначенные для похорон. Цветов, как правило, на деревенских похоронах не было, в лучшем случае – несколько искусственных венков. Если открывался рот, то могли его подвязать, глаза тоже прикрывали, если были не закрыты. Если у старика не было зубов, то часто рот как бы проваливался, откуда бытовало выражение «рот ямой».
Иногда под гроб ставили таз с разведенной марганцовкой – якобы это предохраняет труп от разложения, хотя мне кажется, это неправда. Считается, что летом, если будет гроза, то покойник может «почернеть», но это не всегда. Иногда на второй день чувствуется трупный запах, но тоже не часто. Мне помнится, кажется, только один такой случай из всех похорон, на которых я был. Иногда покойного сильно «раздувало» — таких, по-моему, два случая я тоже видел. А об одном знаю только по рассказам, что покойницу так раздуло, что еле-еле могли потом закрыть крышку гроба. Как и пример с марганцовкой в таком случае был сомнительный прием: положить на живот небольшое количество завязанной в тряпочку соли – как будто это предохраняет от вздутия. Такие странные и сомнительные примеры, я думаю, многие вспомнят. Потом соседи потихоньку расходились, а родные оставались. Ночью обычно свет не гасили и почти не спали, все время кто-то у гроба сидел, могли по очереди подремать.
Утром в день похорон обычно приходят все односельчане, народу собирается много. Считается, что до 12 часов дня надо покойного уже похоронить, поэтому часов в 11 уже готовятся выносить гроб. Накануне предварительно должна быть вырыта могила. Вокруг похорон вообще крутится очень много всяких суеверий. Особенно бывают информированы некоторые бабульки – настоящие энциклопедии, и обычно бывает, чем дальше такая бабулька от церкви, тем большими знаниями суеверий она обладает: и дочка-то мыть покойницу не должна, и сын-то рыть могилу не должен, и т. д, и т. п. Но некоторые не суеверия, а именно традиции соблюдаются неукоснительно: например, плачь при выносе гроба. В самом начале 1980-х я еще застал «профессиональных» бабулек (по крайней мере, одну), которые могли «голосить», то есть плакать по покойнику. В детстве это производило неизгладимое впечатление. С одной стороны ты понимаешь, что это горе, и многие действительно плакали, но с другой – «голосить» – это не значило плакать всерьез, а как бы немного «по-театральному». И вот это сочетание «настоящего» и «игрового» производило очень сильное впечатление. Иногда эти две линии как бы переплетались, и соединялись в нечто цельное. Думаю, что Станиславский, будь он на таких похоронах, оценил бы таких исполнительниц по-достоинству. Еще одним полусуеверным явлением была и такая традиция. Если кто-то из родственников очень боится покойника, то надо сразу же по выносе тела сесть на табуретку, на которой стоял гроб, и трижды произнести: «была – и нет» – если умершая была женщиной, а мужчина, соответственно, «был». После этого якобы бояться покойника не будешь.
Дальше путь лежал на кладбище. Кладбище у нас, например, находилось в 6 км от деревни, поэтому везли на машине с кузовом. Неукоснительной традицией еще с языческих времен являлось бросание еловых лапок во время похоронной процессии. Старики и ближайшая родня сидели в кузове машины рядом с гробом, и машина по деревне ехала медленно, а вся деревня шла за гробом по дороге. При этом кто-то из сидящих в кузове непременно бросает еловый лапник (как объясняли старики — чтобы покойник не вернулся домой: захочет, дескать, вернуться, и уколет ноги об эти веточки, путь назад ему закрыт). В одной деревне кладбище было недалеко, и в детстве я помню, как покойную родственницу везли в телеге, запряженной лошадью. В этом тоже было что-то архаичное и древнее. В конце деревни, перед выездом на шоссе, гроб могли снова опустить на табуретки, т. к. подходили другие жители деревни, которые не дошли до дома покойного, а также из соседней, примыкавшей деревни, как в нашем случае. Все те, кто не ехал на кладбище, окончательно прощались с покойным здесь.
В советские годы храмы почти не действовали, поэтому в основном хоронили без отпевания (хотя «бумажка» на лоб и разрешительная молитва в руки всегда были, их припасали заранее, вместе с бельем, тапочками все это и составляло «смертное»), а отпевали заочно и предавали земле уже позже. Потом, когда открылись церкви, то завозили, конечно, и на отпевание, а потом батюшка еще и сопровождал процессию до могилы, и совершал все действия, которые нужны. По-видимому в старину, в кладбищенских церквях была традиция выносить покойника после отпевания не через те же двери, которыми вносили (западные), а через южные, которые в нашей традиции назывались «Райские Ворота». Они выходили прямо на кладбище, потому, видать, через них и выносили покойного. Помню в детстве часто такую фразу: «Коленька наш просил, чтоб похоронили его напротив Райских Ворот». После отпевания с покойным окончательно прощаются, а тело «предают земле» — это, по-видимому, по церковному слову «яко земля еси, и в землю итидеши» — тело умершего как бы соединяется с землей. При этом развязывают руки и ноги, в руку вкладывают разрешительную молитву, а сверху его полностью покрывают гробной пеленой, на которую крестообразно высыпают соответствующую землю. После чего гроб окончательно закрывают, заколачивают и опускают в могилу. После, как все знают, надо бросить по горсточке земли, а потом довольно быстро могилу зарывают. Поначалу это, как правило, просто холмик земли. В него могут воткнуть крест, а иногда в начале и просто колышек, который позже сменяется крестом. Когда земля попозже осядет, тогда уже формируют могилу и делают все как надо.
После похорон иногда немного поминают умершего на кладбище, а потом едут домой. Перед похоронами заранее договариваются с кем-то из родных, или соседей, чтоб 2-3 человека (женщины в основном) остались дома и готовили еду на поминки, накрывали бы стол. Поэтому когда возвращаются с похорон, то стол для поминок всегда уже накрыт. Неукоснительной традицией также является мытье рук приехавшими с кладбища. Если хозяйки в доме увидали, что процессия с кладбища вернулась, то одна из женщин выходит на крыльцо с ведром воды, ковшиком и полотенцем. На пороге крыльца льет воду на руки каждому входящему, после чего все по очереди утирают руки. Это тоже некий обязательный ритуал.
На поминки обычно никого не звали, все приходили сами. Иногда приходилось и побегать по домам, пригласить, чтоб соседи не скромничали, а приходили. Если кто-то из соседей был немощный, то ему приносили поминанье на дом, чаще всего пирожка – помянуть покойного. На другой день после похорон по традиции только самые близкие родственники (3-5 человек) ездили ненадолго на могилу, постоять, помянуть, и уезжали обратно. Потом поминали покойного на девятый день, иногда на двадцатый (так называемые полусорочины), и обязательно – на сорочины. А потом уже на годины. И, как правило, в эти дни ездили в храм, заказывали литию по возможности, также шли на кладбище, и устраивали поминки дома. Поминальная трапеза после похорон отчасти снимала печаль, особенно если немного выпьют, тут уже вроде и грусть-тоска поразвеется, опять же что-то есть в этом от языческой тризны. Все расходятся по домам, а осиротевшие родственники потихоньку привыкают к своему новому статусу. Им теперь предстоит постоянный труд поминать усопшего, хранить память о нем, ухаживать за могилой. Ведь, как известно, у Бога все живы.
Вадим Грачев
