Атлантиды Александра Городницкого

Летом уже не близкого 68-го в студенческих эшелонах со всей страны его не надо было представлять – песнями Городницкого в ту пору откармливали все гитары планеты «Целина». Образец «Ленинградца», сам же он гитару освоил уже после того, как им были спеты его «Атланты» и «Над Канадой»: шесть струн — три аккорда, которые всегда на карте человека без ошибки находят место, именуемое душой…

-Александр Моисеевич, расскажите… Дело было ночью, на Миллионной. Шёл дождь, тёплый, летний, и мы небольшой компанией. Даже в свете небольших фонарей там-сям, Атлантов видно издалека, — мокрые, они ещё очевидней держат над собой что-то, что должно давно раздавить их, но этого не происходит… Отсалютовав «гранитным ребятам», мы вдруг понимаем, что не уйдём, пока не споём… «Атлантов».
Этой петербургской традиции уже около полувека. И первый Вам вопрос: что такое Городницкий для Петербурга, скажем, известно, а что такое сам этот город для Городницкого?

-Позвольте Вас отослать к моей википедии — там всё это есть?

-Нет уж… Я не очень верю порталу — лучше Вы сами. Кажется, очень маленьким Вас вывезли из блокадного Ленинграда через Дорогу Жизни, а дальше — белое пятно?

-Хорошо, сразу берусь за дело: В интернете я о себе полностью не рассказывал, но хочу сказать, что в сорок пятом году, после того, как меня вывезли в Омск, я возвращаюсь в Ленинград, и до 72-го года я ленинградец. Я учился, кончил школу, кончил Горный Институт, работал семнадцать лет в «Научно-исследовательском институте Геологии Арктики», поэтому Ленинград для меня, а он для меня, прежде всего, остался Ленинградом… — Что есть Ленинград для меня? — Родина. Единственная — у человека она одна.

-Прекрасный ответ. Я очень рад, что Вы именно эти слова сказали. Дальше… Мы зацепили «Атлантов»… Вы, наверное, уже почитали вопросы, я их посылал заранее?

-Я вопросы не читал, и я Вам скажу почему: я не люблю читать заранее вопросы, на которые должен ответить. Это не принцип, здесь есть своя логика, которая говорит, что когда получаешь неожиданный вопрос, включается подкорка, и я сам не знаю, что я отвечу, а заранее я знать не хочу.

-Спасибо. Атланты это Ваш главный проект, о котором известно почти всё: они простояли в «Блокаду», потом Вы их вынули из запасников, и сделали нарицательными, поставив сразу за «Медным Всадником». В отличие от них, мир помолодел, но почему-то их смена так и не пришла? Вас это не настораживает, профессор? Вы, наверное, сами обратили внимание, что смена им не пришла? Вопрос немножко размытый, но, может быть, Вы найдёте, что на него ответить?

-Я хочу сказать, что несколько лет назад я участвовал, когда ко мне обратились в связи с необходимостью, в ремонте Атлантов, потому что, они обветшали, и вот-вот грозили рухнуть. Как всегда, это было с чем–то связано, на сей раз с юбилеем Эрмитажа. Не знаю, провели ремонт или нет, но я, чем мог тогда помогал, мобилизовал культурную общественность, какую-то сумму внёс, и Атланты, не ремонтировавшиеся с войны, получили должную помощь от нас, людей, и продолжили свою службу.

А насчёт смены, которая действительно не пришла, это уже не к ним вопрос, а к надеждам на следующие поколения, которые, если захотят, будут продолжать то движение к «счастливой жизни нашей страны», которое частично было выполнено нашим.

-Могу Вашу мысль дополнить: дай Бог, чтобы они хотя бы не дали развалиться тому, что ещё есть.

-Мы требуем, чтобы не дали развалиться! Потому что требования потомки ещё в состоянии не забыть выполнить, чего не скажешь о просьбах, — всё, что я могу сказать.

-Играем дальше: Малый Эрмитаж, Новый Эрмитаж с Атлантами, не дающими тяжёлому небу опуститься на низкие петербургские крыши. В одном из них жил Жуковский, для которого единственным дорогим человеком являлся Пушкин, а во втором, почему-то кажется, жили и живёте Вы сами, — видите, как я вас рядом поставил?

-Не отрицаю, мне самому иногда кажутся вещи ещё и почище, но коли Вы так это видите, пусть будет так. Только там рядом жил не только Жуковский, там рядом совсем жил Аракчеев, которого хоть научились называть по его имени-отчеству. Он жил в доме на Мойке, в месте, где она начинает Зимнюю Канавку, как раз, напротив дома, в котором позднее поселился упомянутый Пушкин, а совсем окна — на окна Пушкин жил то ли с Нессельроде, то ли с Канкрином. Ладно, Игорь, хватит о Пушкине, не то мы закончим в Царском Селе, которое является для меня местом великим. У меня есть и стихотворение и песня о Царском, куда я приглашаю друзей и читателя. Царское, когда-то лицо «новой русской литературы», — она родилась в Лицее.

-Н-да… Но закончилась, всё равно, на Мойке, которая рядом с Миллионной, о которой мы говорим. — Мойка богатое место на исторические персонажи, о нём можно говорить бесконечно, но «когда на сердце тяжесть и холодно в груди», лично Вы до 72-го года пользовались своим советом, или прибегали к известного рода «невесомости»? Что Вам эти тринадцать ступеней, чем- то они особы для Вас?

-Знаете, я не могу обосновать почему, но для меня символом города стали реально «Атланты». И теперь уже не только для меня, благодаря песне, но, как уверяют, эта песня стала неофициальным гимном Санкт-Петербурга. И когда я весной, или в конце мая, когда идут выпускные вечера в школах, подхожу к Эрмитажу, и вижу, как юноши и девушки в выпускных платьях белых подходят к этому месту, поют моих «Атлантов», и идут дальше, я испытываю ОСТРОЕ ЧУВСТВО СЧАСТЬЯ, словно сам стал элементом архитектуры моего родного города.

-Неплохо. Как проспекты, как площади, как Александровская колонна… Закрывая тему «Атлантов»: многие атланты в разное время держали небо. А какие, если Вы можете их назвать, держат современные небо культуры, небо науки, небо Земли, или действительно пока ещё смена не пришла?

-Ну, во-первых, одним из последних атлантов в Питере был академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, — человек, которого лично ненавидел Григорий Васильевич Романов, наш тогдашний всесильный наместник. Одним из атлантов города был, конечно, Георгий Александрович Товстоногов, который создал лучший в России театр, и список можно продолжить, я знаю очень многих моих земляков, которые не побоялись подставлять свои плечи под вызовы времени. Одним из таких атлантов сегодня является мною любимый и глубокоуважаемый Даниил Александрович Гранин. Понимаете, в отличие от каменных атлантов, эти атланты не вечны, а та смена, которая должна им придти на смену, пока себя как- то не заявила, говоря языком спортивным, и придёт ли, — не знаю?

-Как-то её остаётся желать и ждать?

-Совершенно верно. Но я уже не надеюсь увидеть таких, как Гранин, являющийся и частью русской культуры, и частью своего родного города, Петербурга, символом его нравственности, которая, наверное, даже важней культуры.

-Я Вас приглашаю к следующей теме: от «Атлантов», — к «Атлантиде», которую Вы однажды назвали красивой сказкой… Каждый считает, что он в очках, и ему видней. И Сервантес и Аристотель советовали верить не Платону, а истине. Скажите, а кто Вам друг, — Платон или не найденная до сих пор истина? Может быть, Платон, всё-таки, ошибался в существовании сверхрассы Атлантов, или просто придумал Атлантиду, чтобы чему-то нас научить. У Вас, Александр Моисеевич, уже, наверное, можно спросить чему?

-Я думаю, что ошибался всё же не Платон, а Аристотель. Дело в том, что Аристотель, с одной стороны, один из величайших философов древности, а с другой стороны, его воспитанник стал величайшим по могуществу и кровожадности беспощадным завоевателем, и я думаю, Аристотель учил его не тому, как убивать массу людей. А во-вторых, что очень важно, Аристотель не верил Платону. Ему не верил и его учитель Сократ, который обвинял Платона в фантазёрстве.

А я Платону верю — это вопрос парадигмы. Почему я верю Платону? Потому что, во-первых, на старости лет, очевидно, в связи с тем, что крыша у меня поехала, и я начал впадать в детство. А во-вторых, что самое главное, потому что, как говорил мой близкий друг, и замечательный русский пушкинист и историк, Натан Яковлевич Эйдельман, у Древних Греков был культ предков. Платон происходил из рода Солона, одного из величайших мудрецов древности, он был, так сказать, «солонист», и он очень гордился этой своей родственной принадлежностью. А поскольку рассказ об Атлантиде в его первом диалоге, там два диалога, Критий и Тимей, так вот, в первом диалог идёт от лица Солона, и вряд ли он позволил бы себе откровенную ложь влагать в уста такого уважаемого предка. Поэтому я Платону верю. И именно поэтому я в идею Атлантиды, или в сказку об Атлантиде тоже верю.

Более того, Вы это знаете, в 84-м году, и в 88-м году я участвовал в двух экспедициях на одну из подводных гор северной Атлантики — Ампер, на плоской вершине которой были найдены, в том числе и мною, следы каких-то странных сооружений, напоминающих развалины древнего города, что укрепило мою позицию в материальное существование Атлантиды. И, более того, поскольку в свободное от песен время я профессор геофизики, я попытался создать непротиворечивую, геологическую модель возможной гибели Атлантиды, не полагаясь на «Диалоги Платона», – причин её гибели.

-В лоне этой модели, что могло погубить Атлантиду, если она на самом деле существовала? Атлантиду могли погубить…

-Атлантиду могли погубить тектонические катастрофы, связанные с взаимодействием двух литосферных плит, — Европейской и Африканской, движения которых привели к разломам, и к погружениям отдельных блоков на их границах. А горы, о которых я говорил, подводные горы были когда-то островами, и этому есть однозначные доказательства. Это было большая островная держава — она утонула, где–то на глубине 200 — 300 метров, в северной Атлантике, но, наверное не за один день и страшную ночь, как говорил Платон. Вот тут я с ним не согласен.…

-Не так уж и глубоко, если честно?

-Нет, не глубоко.

-С Вашей «визитной карточкой» мы, кажется, разобрались. С поэзией Городницкого мне тоже более или менее всё понятно: стихи у Вас качественные, техника великолепна, стихи — без них Ваш мир не трёхмерный. Почти все острые события, как ужасного, так и благородного происхождения, Вы отмечаете хорошо отточенной рифмой. Вероятно, это и Ваше «кредо», и потребность души, но самое время спросить, когда и по какому поводу Вы запели? — Просто так не поют?

-Об этом у меня есть большая книга воспоминаний, которая выдержала пять или шесть переизданий. Хочу сказать, что мелодию впервые… Нет, лучше так: стихи я писал с седьмого класса, а первую мелодию я придумал на третьем курсе Горного Института, в 54-м году, в критических обстоятельствах, потому что, надо было срочно придумать на мой же текст мелодию песни факультета для конкурсного факультетского спектакля «Геодезический вальс». Тогда я, с перепугу, придумал один раз, а потом уже начал придумывать и дальше, хотя никакой нотной грамотой я не обладаю!

-Не удивили: ни Френсис Лей, ни Вангелис, обладатели «Оскаров» за музыку к фильмам ею тоже не обладают. Так что, возможно, это черта, простите за тавтологию, особенно талантливых?

-Вы так думаете?

-Я почти уверен.

-Да, я и не огорчаюсь. А потребность писать песни возникла у меня в 57-м… 58-м годах, когда я попал на Крайний Север. Пообщавшись с нашими «работягами», в основном, они были из «зеков», или «бывших зеков» — места были не курортные – Туруханск, Игарка, позднее Колыма, — я слушал песни, которые они поют, и понял, что песня может быть средством общения.

-«Тот Ванинский порт». Конечно, Вы его помните?

-Я его помню. Но я продолжу – песня, а не стихи, потому что, если в суровой обстановке мужчина пишет стихи, значит он «с приветом». И с ним нельзя иметь дел. А вот песня это совсем другое. Я начал придумывать мелодии на свои стихи, получалось что-то вроде песен. Я не говорил, что это мои песни, меня могли бы за это там и прикончить, и один такой случай был с песней «На материк», — попытка, вернее… Вот так я начал писать песни. Потихоньку…

-Только не говорите, что Вы «поняли жизнь».

-Понял — не понял, это не важно, может быть, отчасти?

-В жизни Вам хватило далёких плаваний, где первые тесные кубрики стали лабораторией нашедшего Вас таланта барда, но «как никогда» Вам писалось только однажды: вопрос о «Крузенштерне» — это было Ваше «Болдинское плавание»?

-Я скажу — да, но, скорей всего, у меня было три таких Болдинских плавания, потому что, в каждом… Вообще, не только на «Крузенштерне». Дело в том, что у меня, в общей сложности было восемнадцать или девятнадцать больших океанских рейсов. Кроме того, став писателем, я неоднократно посещал так называемые «Дома творчества», были такие у нас в своё время, и там чего-то писал. Но более идеального «Дома творчества», чем корабль, я не знаю, потому что, отстоял вахту — ты свободен, значит, — деваться некуда: сто метров в одном измерении, пятнадцать в другом, палубы, — да? И никто не пилит, жены нет, тёщи нет… Кроме одного непосредственного начальника, ты предоставлен самому себе, и ты можешь читать, думать, писать. Ничего более замечательного в моей жизни у меня для творчества не было. Позднее, плавая на других судах, я точно так же пытался настроить себя сочинить много и сразу, но не пошло. Чего не хватило, — может быть, м… действительно, парусов?

-Я представляю это счастливое время…

-Не представляете, для этого надо ещё иметь счастливые ожидания, какую-нибудь Натали в Москве, или на Петроградской Стороне в Ленинграде, в тропиках заскучать по первому снегу. Видимо, и для меня это было счастливое время, потому и получилась сплошная Болдинская Осень. Более всего у меня написано во время этих рейсов в океане. И не только про океан, но вообще про разные вещи, я Вам ещё больше скажу — песня «Атланты» написана в 63-м году на борту Крузенштерна.

-Это странно… все думают, её родина — Миллионная-34?

-Нет, меня вдохновила «другая улица». У меня сейчас вышел новый диск «Давайте верить в чудеса», в котором есть песня с аналогичным названием «На Миллионной улице, которой 300 лет», я её собираюсь исполнять на ближайших авторских вечерах, может быть, в «Гнезде глухаря», или ещё где-то, в Питере.

-Ну, как говорится, счастливого плавания и диску и новой песне про Миллионную!

-Спасибо.

-Будем надеяться, Ваши произведения хорошо укладываются в памяти. Александр Моисеевич, не думаю, что обижу Вас, если скажу, что Ваша музыкальная гармония не очень хитра, — она, как добавление к портрету, а песни сильные. Как Вы сами считаете, чем Вы гипнотизируете, — тембром голоса или глубиной текстов? Лично я бы не стал отвечать на такой вопрос, — хвалить себя или критиковать, но Вы, конечно же, в этом сильней меня?

-Вы знаете, гармонию трудно изобрести, вся бардовская песня построена на трёх аккордах — китах, на них особо-то не разбежишься. И Визбор исполнял те же три аккорда, да и Высоцкий далеко не пошёл. – Ответ Вас устраивает?

-Вполне. Наверное, у Вас были песни-ошибки? Например, песня «Меж Москвой и Ленинградом», где Вы пытаетесь нагадать себе скорый уход? Или «Ленинградская песня», где Вы представляете город на Неве абсолютно унылым, извините, болотом? Только не говорите, что Вы так видите, ну, — не Ваш уровень.

-Я не пытаюсь нагадать себе скорого ухода в этой песне. Там есть, в ней говорится «меж Москвой и Ленинградом вот и жизнь моя прошла», но я не говорил, что она вот сейчас кончится — она до сих пор продолжается, и продолжается, опять же, между Москвой и Ленинградом. Потому что, я последние сорок… сколько – три года, — да, живу в Москве, однако, родной мой город Ленинград, и значительную часть времени я провожу либо в «Сапсане», либо в самолёте, и, видимо, вся жизнь моя пройдёт между Москвой и Ленинградом, — это правда.

-Не знаю, по счастливой ли случайности Вас не занесло в кино, как Галича, Визбора, или Высоцкого, зато не потеряла наука. У Вас не возникало сомнений в правильности выбранного пути?

-Что значит работать в кино? Дело в том, что, если говорить о моей работе с киношниками, с ними у меня вышло пять фильмов. Это не игровое кино, а документальные фильмы, которые сделаны на новой основе, когда на фоне видеоряда звучат всякие мои песни.

-Это не похоже на клипы?

-Нет. Это экспериментальное кино, которого раньше не было. Один огромный фильм вышел по моим воспоминаниям — 32 серии получасовых, телевизионного формата, по книге моих воспоминаний «След в океане».
Второй фильм о жизни моих предков «В поисках идиша», полуторачасовой, которые были убиты во время холокоста в Белоруссии, он занял первое место в мире, в 2010 году, в Нью-Йорке награду получил, я как раз один из соавторов. И ещё, сейчас вышел фильм «Мой Питер» о моём родном Питере, трёхчасовой, который получил Царскосельскую Пушкинскую премию, не первую в моей жизни, но безденежную, слава Богу. И сейчас процесс моего кинотворчества продолжается, я работаю с киношниками, кинодокументалистами именно в кино. Именно в кино…
Ещё у меня фильм был «Давайте верить в чудеса» или «Легенды и мифы Александра Городницкого», это о мифах древности, в которые я верю, и в том числе про Атлантиду. Так что, я не могу сказать, что я совсем не работаю в кино.

-Спасибо большое. Признаюсь честно, Вы мне сейчас сказали очень крайние вещи. К своему великому сожалению, должен признаться, что я ни один из них не видел! Я видел лишь Ваши передачи на канале «Культура» Ваши передачи «Атланты. В поисках истины» и «Вечера с Александром Городницким», сиречь, с Вами же.

-А Вы включайте интернет, это в таких случаях помогает.

-Действительно, обязательно залезу и покопаюсь, даже очень интересно. Стало… Вот-та-кой вопрос: Вы сегодня руководите лабораторией геомагнетизма. По-Вашему, одиннадцатилетний цикл Солнца действительно влияет на психику человека, или «теория Чижевского» всего лишь гипотеза?

-Знаете, гипотеза так и осталась гипотезой, но солнечные циклы, безусловно, влияют на всё живое на Земле. А по поводу моего руководства лабораторией, — я больше не руковожу ею.

-Как, а чем же Вы занимаетесь?

-Ну, во-первых, потому что, в силу возраста, я не могу руководить лабораторией. Я уже лет пять или шесть, как перешёл на должность главного научного сотрудника, да и лаборатория просила. Сейчас, в связи с реорганизацией Академии Наук, финансирование её почти прекратилось, но я продолжаю заниматься тем, чем и занимался — изучением магнитного поля океана. У меня достаточно много работ на эту тему: я занимаюсь дрейфом континентов, сдвигом тектонических плит литосферы, мощность которого мне удалось посчитать теоретически, пожалуй что, впервые в мире.

Вот такими вещами я занимаюсь и продолжаю заниматься. Занимаюсь, в частности, связью, точнее, её возможностью в верхнем магнитном поле Земли, глобальными биологическими катастрофами, и так далее… Но в последнее время я и мой коллектив больше заняты в прикладных вещах, таких как поиск месторождений углеводородов в Арктике, поиск объектов экологической опасности, вроде затонувших судов с химическим оружием на борту, и так далее…

-Всё интереснее: Вы и в этих темах тоже участвуете?

-Ну а как же…

-Хочу Вас спросить про космонавтику, — почему Вы открыто проигнорировали этот праздник народа и науки в своём творчестве?

-Проигнорировал?

-Ну, конечно…

-Я не проигнорировал. Мне вот даже вручили в прошлом ноябре значок «За вклад в развитие космонавтики». Первые наши космонавты, Иванченко, Рюмин, ещё кое-кто брали с собой «туда» кассеты с моими песнями

-А… ну, если в таком плане…

-А в «не таком» плане я занимаюсь океаном, космос — это одна среда, а моя, океан, — другая.

-Первые драгоценные открытия в отношении земли и воды человечество уже сделало, надо двигаться дальше, но науку больше занимает наш сосед, космос.

-Если бы нашу науку занимал космос, на него выделяли бы больше денег, и мы не увидели бы такой величины развала космического направления, какой мы видим сегодня, — что позор для нашей страны, бывшей «первой, вышедшей в космос»!

-А Вы знаете, — я согласен, и в связи с этим заявление Жака-Ива Кусто приходит на память о том, что благоразумней вкладывать деньги в исследования самой нашей планеты и её океана, чем швырять их в космос?

-Я не вижу в том большой разницы, потому что, на самом деле, и то и другое интересно. Вот Вам пример: с космических спутников мы получили сейчас информацию о строении океанского дна и геодезических полях океана гораздо более полную и интересную, чем гоняя наши корабли, и тратя на это наши огромные деньги перед этим.

-Вы знаете, я бы вторым космосом для человека назвал именно океан.

-Правильно — оно так и есть.

-Вот ещё хочу Вас спросить: рассказ Конан Дойла «Когда Земля вскрикнула» — он о Земле, как о живом существе, которому больно от неумелой деятельности людей, и стыдно за их эгоизм по отношению к ней — Земля исторгла стон предупреждения, который облетел её всю. Как думаете, человек уже перебрал свою норму издевательств над действительно живой пока планетой?

-Думаю, что он уже почти перебрал, потому — что, начинает уничтожать… Вот почему считают, что человек не является звеном биологической цепи и звеном эволюции, потому что, ни одно из звеньев эволюции, никакое животное не уничтожает среду своего обитания, а человек уничтожает, и очень успешно. Например, это прямо касается сокращения природных запасов, проблемы пресной воды, и её загрязнения.

-Да, хорошо научился мосты жечь человек.

-Если так пойдёт и дальше, то мы просто сами себя убьём.

-Надеюсь, это случится всё же ещё не завтра?

-Для кого как. Россия имеет самые большие запасы пресной воды, и не только пресной воды. Она является самой безопасной страной, в случае каких-либо экологических катастроф, я имею в виду наводнения, лесные пожары, способные перейти в городские, цунами, землетрясения, циклоны и ураганы бешеной силы. Большая часть территории России, слава Богу, безопасна от всех этих напастей. А есть страны, которые просто могут быть уничтожены, вроде Японии, способной повторить путь Атлантиды. И это не растянется на века… Это надо ценить, и к этому надо бережно относиться!

-Ну, на это-то, Александр Моисеевич, как Вы сами сказали, наверное, есть ещё надежда? Профессор, или маэстро, м… м… у меня к Вам целый кластер вопросов о бардовской песне. Само явление в нашей стране заслуживает отдельной оценки. Оно возникло как-то само, в конце пятидесятых, на волне обновления общества, чтобы в шестидесятые вызвать погружение в него наиболее образованной части «советской молодёжи», тогда же, когда поэзия вдруг сделалась в стране гражданином номер один. Вы для себя как-нибудь пытались объяснить, что это действительно было, и как Вас заволокло в этот вихрь?

-Ну, понимаете, это очень интересное явление, действительно возникшее на рубеже для многих уже далёких пятидесятых-шестидесятых годов, под сенью «оттепели». И, к сожалению, с уходом первого поколения его создателей, я имею в виду Юрия Визбора, Михаила Анчарова, Булата Окуджаву, Александра Галича, позднее Владимира Высоцкого и Новеллу Матвееву, Юлия Кима, и других, оно не имела второй волны. То, что происходит сейчас, отображает кризис авторской песни. Сегодня, к сожалению, необыкновенно большой интерес к ней, потому что, количество фестивалей авторской песни зашкаливает в России и за рубежом, и оно рушит авторскую песню, а вот такого могучего творческого коллектива, как тот, который возник тогда, на рубеже шестидесятых годов, на смену первому коллективу, тем атлантам тех лет, — НЕ ПРИШЛО! Почему? – Я не могу на этот вопрос ответить, но, видимо, тогда был какой-то всплеск общественного сознания, — огромный, после стольких лет сталинского режима, и застоя, и прочее–прочее… Тогда вот это всё возникло сразу, сейчас это всё не так…

-Ну, как после войны 1812 года, вспоминаются всё те же, и Пушкин.

-Совершенно верно, всё было так.

-А где родильный дом бардовской песни, и вообще, — что бардам «Отечество»?

-А давайте договоримся, что «Царское Село». Я думаю, что это всех нас устроит.

-В шестидесятые вы стояли на острие, вы были «спецназом оттепели», посланцы из будущего. Вы были честны, и тем случайно, — только не обидьтесь, пожалуйста, — заморочили очень многие головы. А ведь это была, своего рода, политика, смоделированная Кремлём. Скажите, сейчас Вам немножко не жалко тех людей?

-Нет, я не думаю. Если Кремль смоделировал нас, как политику, то почему тогда эти песни были запрещены? Я сегодня вспоминаю: всё-всё движение авторской песни было глухо запрещено! Например, … да, хоть на примере моём, я могу Вам сказать: с марта 68-го года, когда написали донос после выступление группы молодых ленинградских поэтов, на Воинова-18, в Доме Писателей (в хорошей я компании оказался, там были Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Татьяна Галушко, Яков Гордин, и несколько других человек) меня после этого не печатали ни одной строчки, и не принимали в Союз.

Авторская песня, как раз она была, я повторюсь, глухо под запретом, причём, независимо от того, были ли крамольными сами песни, как это были, например, песни протеста у Галича, как они были, частично, у Высоцкого, и у раннего Юлия Кима, — всё направление авторской песни было под запретом. Например, Александр Мирзоян почему-то попал в немилость властей, и замечательный лирический поэт Булат Окуджава, попала Новелла Матвеева, интересный лирический поэт абсолютно, среди политизированных я её не вижу, и так далее… Юрий Визбор, который был всегда лоялен к советской власти. Член Партии, когда он умер, райком партии запретил проводить панихиду его. – Боялись вообще всего этого направления, потому что, — Оно Отображало Возможность свободно петь, свободно говорить в заведомо несвободном государстве!

Поэтому бардовская песня, конечно, не была моделью Кремля. Модель Кремля, скорей, могла быть другой, какой она может и сегодня являться, заточенной на оболванивание народа и дебилизацию его, — дебилами управлять легче!

-Не знаю, что Вам сказать, но, наверное, скажу да – имело место, и подозреваю, с этим зашли слишком далеко.

-Конечно, Вы посмотрите, — откуда взялся русский криминальный шансон? Что это такое, что это за растленная, псевдомузыкальная культура, которая и не русская, поскольку не имеет русских корней, и не шансон, потому что, шансон — это Морис Шевалье, Ив Монтан, Шарль Азнавур, Джо Дассен, и другие замечательные люди. Но они не занимались озвучиванием не понятно чего, и тем более, не криминальная: я — то знаю зековские песни, я с ними жил и работал, а это всё на придумках, всё на фальшах! Зачем это поётся и делается, — чтобы растлить нашу молодёжь? Это… о… — Нет, авторская песня никогда не была моделью Кремля.

-Но Вы знаете, Александр Моисеевич, сейчас и просто песня стала попсой — всё попса. И шансон попса, и авторская песня стала средством для оболванивания.

-Совершенно с Вами согласен, хотя для меня авторская песня началась задолго до Окуджавы. В этой песне главное интонация — задушевная, негромкая, точная, и лишённая фальши. Я впервые услышал эту интонацию в военном фильме «Два бойца», где Бернес поёт «тёмную ночь». Поэтому «тёмная ночь» остаётся и моей самой любимой песней, и всех фронтовиков.

-Я, когда этот фильм вижу, и слышу, как Бернес это исполняет, у меня кровь замирает, и мороз по коже… и это всякий раз.

-Совершенно точно, у меня тоже, мы с Вами чувствуем одну мотивацию, то есть, сердцем.

-Но, всё-таки, Александр Моисеевич, — пару слов об опыте Вашего сотрудничества с «вежливыми людьми? В своё время, в КГБ Вы проходили сразу по двум отделам, — с плюсом, как научный сотрудник, имеющий многочисленные контакты по всему свету, и с минусом, как «умеренный диссидент». На Ваше счастье, в «Конторе» тогда компьютеров не было, и один отдел не знал, чем занят другой…

-Я уже отвечал на этот вопрос примерно в следующих словах: я был как два разных человека — крамольный поэт и благонравный советский инженер. Многие, кто в то время, так или иначе, был рядом, оставили для себя только первое, но я не поощрял и не поощряю такого рода времяпрепровождение. Я дружил со многими из них, и очень жаль, что «Люди» с Литейного и с Лубянки некоторым из их числа помогли покинуть Россию. Но, — такое было время… Сейчас гораздо больше возможностей жить так, как тебе хочется, пусть даже это и во вред самому тебе.

-Надеюсь, с тех пор Ваши, тогда ещё очень молодые, «точки зрения», конечно, выросли, и уже не совершают прежних ошибок. А как Вы относитесь к современным деятелям культуры, которые занимались, или занимаются политикой — Паулсу, Кобзону, Палладу? Вы их хоть сколько-нибудь понимаете, или, хотя бы, пытаетесь оправдать?

-Вообще-то, по-моему, там были и ещё кто-то из наших — Басилашвили, Ульянов, Говорухин… Иногда я понимаю их мотивацию, но чаще — нет. Я глубоко убеждён, что дело художника заниматься творчеством, а не занимать государственные, политические, и так далее, должности, хотя… может быть, были и другие примеры. Великий русский поэт, Гавриил Романович Державин, был и Тверским губернатором, и министром юстиции. Поэт и композитор Александр Грибоедов служил персидским послом, — и ничего?

-Будто Вы не знаете — то была другая порода людей.

-Я хочу заметить: у них у каждого была «сво — Я» миссия.

-Н-да, служение и служба и слова и понятия очень разные. Я беседовал с Паулсом, спрашиваю: зачем это надо было – депутат Сейма Латвии, министр Культуры, кандидат в Президенты, — максимум Вы выглядите на популиста?

— «Я таковой и есть, а кому не нравится, пусть меня не выбирает — с голоду не умру».

— А для Латвии что-то сделать?

Раймонд, человек с очень честным юмором, — «Но…о, отвечает, я и знал, что я ничего для неё не сделаю, но это так интересно, туда-сюда, со многими говорить, встречаться…».

И другой подход у Паллада, совершенно другое отношение к службе, — ревностное, искреннее.

-И прекрасно, это его выбор. Он был Послом в своё время, делал хоть что-то… Повторяю, это его личное дело, но я бы не стал!

-Несколько лет назад Вы подписали петицию о неприемлемости строительства «Газоскрёба Охта-центра»» на Охтинском мысе.

-Да, это та самая бумага, которую я подписывал.

-Общество одержало победу — проект был перенесён на превращённую в свалку на побережье, Лахту. Скажите, Александр Моисеевич, такое «Окно в Европу» вполне Вас устраивает, или Вы принципиальный противник «онебоскрёбливания» бывшей Столицы?

-Вышка на Лахте? Да, честно говоря, и это городу не почёт, но хоть какое-то развитие заброшенного района, почти деревни, ведь там должна вырасти целая инфраструктура. Понимаете, надо было куда-то, ещё подальше это хозяйство убрать от города, чтобы и рядом с его именем не стояло. С другой стороны, я понимаю, что проект принят, деньги вложены, и к 18-му году, то есть к чемпионату мира по пинанию мяча, это чудо должно стоять у всех на виду, — корабли встречать. Лично я видел много гаваней, и не скажу, что без этого «Колосса Родосского» наша так уж плоха, но пусть он будет, как эксперимент. Главное, чтобы он не искажал вида родного города, город так построен, что нельзя его искажать, а искажения не избежать…

-Но, я думаю, в сторонке то пускай построят, к телебашне же все привыкли, пусть она и не украшение «Аптекарского острова»?

-Поэтому я и говорю про эксперимент. Но я не представляю, как там жить, если часть этажей выше облаков отойдут к гостиницам, как там будет работаться людям в офисах? Обещают особые кондиционеры, которые будут закачивать в помещения свежий воздух. У Газпрома, конечно, деньги найдутся, но боюсь, что как и с качеством дорог, уже существует проект воровства этих больших денег.

-Раз уж к слову пришлось, заодно не выскажетесь по поводу фасада «Новой Мариинки»?

-Не знаю с чего начать, — с «ну», или «ох»? Я в ДК «Первой пятилетки», на месте которой расположилась эта громадина, ходил много лет. Там моя работа была напротив, туда приезжал «Театр на Таганке», мне, по понятным причинам, вообще жаль всего этого старого, но если бывшему «Большому», а теперь главному театру города понадобилась ещё одна сцена, как и «Большому» в Москве, пусть она будет, я ничего не могу сказать. Но и этот проект не украсил город.

-Очень уж Вы осторожно высказались, ну ладно… Вопрос к путешественнику Городницкому: Земля у нас одна, но мы о ней по-разному судим. Вы о Землю столько башмаков износили, что впору у Вас спросить вот о чём: скажите, Александр Моисеевич, — ближе и родней России Вы не встретили уголка? Вопрос, наверное, несколько прямолинеен, но…

-Я бы сказал более конкретно — ближе и родней Васильевского Острова. У меня последняя книга воспоминаний называется «Записки старого островитянина», потому что, родившись на Васильевском острове, я считаю себя островитянином, — имею полное основание. Если родина у человека может быть малой, в чём я сомневаюсь, для меня это Васильевский Остров. И, понимаете, ближе и родней этого места, особенно «Седьмой линии», где я однажды родился, и пережил почти всю Блокаду, у меня нет.
Повидал я много чего: Гавайские Острова, сказочную Новую Зеландию — более красивую страну на свете я не видел, Калифорнию, Канаду, Австралию, — я объездил весь мир, практически, Северный и Южный полюс, и прочее, и прочее…

-Но я думаю, Россию даже Вы для себя ещё не до конца открыли?

-Ну, о чём Вы говорите, это труднее всего. Но это не значит, что если ты не объездил всей России, то не надо стараться объездить весь мир. Мне удалось это сделать — я счастлив. Васильевский же, — у меня с ним генетическая связь…

-Как у Бродского – «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский Остров я приду умирать»?

-Нет-нет, я не тороплюсь с этим делом, и вообще по этому поводу у меня есть другие стихи. По поводу того, где я хотел бы лежать — это Царскосельское Казанское кладбище. Оно ухоженней, чем Сен-Женевьев, под Парижем, и там, правильней сказать, всё ещё живут замечательные люди — фантаст Александр Беляев, мастер исторического романа, Ольга Дмитриевна Форш, и ещё многие-многие…

-Как не жаль, нам пора заканчивать нашу беседу. Спасибо Вам за всё, что Вы рассказали. Мне остаётся пожелать Вам не считать законченным Ваше плавание. Жизнь это всегда — «всё ещё может быть»… и выразить надежду на новый повод к разговору. — Успехов, здоровья Вам…

-И Вам, Игорь, спасибо за позитивное окончание, которое я едва не смазал.