А молитвы здесь тихие

Чего мы не замечали в легендарном фильме Станислава Ростоцкого.

Это самая известная в мире советская картина о войне. Номинация на «Оскар», призы ведущих европейских кинофестивалей, миллионы проданных билетов… «А зори здесь тихие» – действительно шедевр: им мы будем гордиться веками. В то же время это глубоко христианская картина. Священная война, подвиг, жертва – все эти понятия у режиссера Станислава Ростоцкого обретают истинный смысл, совсем не плоский, не тот, который привыкли воспринимать зрители по песням и кинолентам. Мне удалось встретиться со многими актерами этого с большой буквы Русского Кино и восстановить почти детальную историю его создания.

В феврале сорок четвертого…

Как это произошло, он и сам не понял, да и разве что разберешь в мясорубке войны? Помнит лишь – ракеты вспыхнули и выхватили черты Дубны, потом кто-то рядом неистово закричал: «Танки!» Какие танки, откуда? – успел подумать 22-летний рядовой кавалерийского корпуса, и в следующую секунду что-то схватило его за пятки и потащило назад, нечто огромное, источающее жар и запах бензина. Стало страшно, как никогда в жизни, беспомощность и невозможность пошевелиться добавляла к страху чудовищную обиду – ну почему все это происходит с ним? А ведь мог и не идти на войну, сам напросился.

…Почувствовал небольшое облегчение – и в этот момент понял: по нему проехал танк. Кто-то рядом сказал: «Готов парень, отвоевался» – и прошел дальше. Как готов? – не верил он, порываясь встать, но не мог, – неужели, правда, готов? Умер? Нет, надо бороться. Надо встать. Слякоть под ногами затрудняла попытки подняться, но все-таки солдат встал, осмотрелся: кругом все тоже болото, все куда-то бегут, всё кружится, кружится… он снова упал. Так и пролежал в болоте, как потом оказалось, больше 20 часов. Иногда приходил в себя, слышал чьи-то шаги рядом, чьи-то голоса, но его не видели или считали трупом. Какое же это безнадежное одиночество – лежать полумертвым, никому не нужным посреди болота, вдали от родных и близких. У рядового была раздавлена нога, рука и грудная клетка. И еще в голову попал осколок. С такими ранениями долго не живут. Уже чудо, что он дышит. «Я жив. Но никому не нужен», – слезы заполнили его глаза, и вдруг кто-то остановился рядом. Перед своим лицом увидел чужое: «Сейчас я тебя вытащу».

Неизвестный крепкий парень привязал раненого вожжами за шинель и поволок на спине. Так и шли, долго или нет – он уже не помнил, потерял сознание.

Очнулся в грузовике, на мягких женских руках. Это была санитарка, и раненый солдат почему-то все отчетливо осознал: его спас не только безвестный солдат, но и она – вовремя сделавшая уколы и перевязку, державшая сейчас его тяжелое тело на своих хрупких руках, чтоб уменьшить боль от тряски кузова по размытым дорогам Украины. В те самые долгие часы пути до госпиталя 11 февраля 1944 года солдат поклялся себе, что обязательно снимет о роли женщины на войне кино. И покажет его этой хрупкой бесстрашной девушке.

Свою клятву он выполнил, правда, кино санитарка не смотрела, а слушала, так как потеряла зрение. Фильм назывался «А зори здесь тихие». Попавший под танк солдат, ставший режиссером – Станислав Ростоцкий. Спасшая его женщина – Анна Чугунова. Это ей мировой кинематограф обязан лучшим советским фильмом о войне.

«Я буду это снимать!»

1969 год. Станислав Ростоцкий – уже знаменитый режиссер. Его фильм «Доживем до понедельника» с Вячеславом Тихоновым и Ириной Печерниковой – настоящий хит сезона. Лучший фильм года по версии журнала «Советский экран», главный приз Московского кинофестиваля и даже Госпремия СССР. Ростоцкий в фаворе славы, он ездит за границу, его лицо – на первых полосах известных советских и западных журналов. Журналистов, конечно, привлекают не только картины режиссера, но и его судьба. Чудом выживший на войне солдат еще до Победы решает поступить в Институт кинематографии. А уж каким шоком для всех становится его признание, что он на самом деле инвалид, что вместо ноги у него протез – последствия ранения, а ведь не скажешь!

В тот день он пришел как раз с очередного интервью западной прессе, супруга, актриса Нина Евгеньевна Меньшикова, с порога обрадовала мужа – она сумела найти номер журнала «Юность», где напечатана повесть Бориса Васильева «А зори здесь тихие». Вся Москва говорила о ней последние месяцы. Журнал буквально вырывали из рук. В библиотеках выстраивались очереди. Театры наперебой заявляли о желании поставить по повести спектакли.

– Ну-ка, почитаем, чего здесь такого гениального написал Боря, – Ростоцкий взял журнал и, пока жена накрывала обеденный стол, стал читать:

«На 171-м разъезде уцелело двенадцать дворов, пожарный сарай да приземистый длинный пакгауз, выстроенный в начале века…».

В этот день Ростоцкий не обедал. И на ужин тоже не вышел. Режиссер взахлеб глотал повесть о девушках-зенитчицах, отвлекаясь лишь на воспоминания о собственной войне. В каждой героине он поочередно узнавал ту самую Аню, санитарку, спасшую ему жизнь.

– Вот оно! Вот оно! – воодушевленно повторял Станислав Иосифович, когда в комнату наконец решилась зайти супруга, обеспокоенная долгим затишьем.

– Помнишь, я тебе говорил, что хочу снять фильм о женщинах на войне? – с довольным прищуром спросил он жену.

Еще бы не помнить, ведь об этом он заикался каждый раз, когда в их квартире собирались фронтовые товарищи и члены его киногруппы, тоже все прошедшие войну. А собирались, надо сказать, почти каждую неделю – Ростоцкие любили гостей.

– Дай же мне почитать, наконец! – Нина Евгеньевна стала вырывать журнал, поняв уже, к чему клонит супруг.

– Я буду это снимать! – И Ростоцкий, несмотря на поздний час, побежал звонить своему второму режиссеру, «крестной» маме многих советских актеров – Зое Дмитриевне Курдюмовой.

Девочки. Невероятные истории проб и… без ошибок!

То, что сниматься в новом фильме будут только начинающие актрисы, Ростоцкий решил сразу – девочек никто не должен знать, иначе зрители не поверят в героинь. Они должны быть именно женщинами на войне, а не актрисами, играющими женщин на войне. Такое условие обещало Курдюмовой бессонные ночи и сотни командировок по всем театральным училищам страны. А ведь надо было еще просматривать актрис известных, которые, узнав, что Ростоцкий запускается с новой картиной, не давали проходу ни ему, ни второму режиссеру. И не откажешь ведь. Приходилось приглашать, что-то репетировать, что-то обещать… А уж когда Курдюмова стала приводить толпами тех самых «незамыленных» актрис, тут и вовсе работа закипела без продыху.

Пробы проходили на студии Горького каждый день, с восьми утра и до глубокой ночи. Одной из первых выпало попытать свое актерское счастье Екатерине Марковой, выпускнице Театрального училища имени Щукина. Дочь известных советских писателей Георгия Маркова и Агнии Кузнецовой не могла не следить за литературной жизнью страны, и, конечно, повесть Васильева прочитала одной из первых. И не просто прочитала, а влюбилась в нее так, как обычно подростки влюбляются в приключенческие романы. Она еще не успела отойти от прочитанного, как в ее квартире раздался звонок. Звонила Зоя Курдюмова, вероятно, заметившая ее когда-то не студенческих спектаклях.

«Я чуть трубку не выронила, когда меня пригласили побеседовать с режиссером, – вспоминает Екатерина Маркова, – потому что после прочтения повести я всю ночь рыдала, думаю, как многие читатели. Повесть пронзительная. И Борис Васильев – фантастический писатель. И, конечно, когда я поехала на встречу, со мной просто колотун начался!»

Но нервничала Маркова зря – Ростоцкий оказался обаятельным и снисходительным человеком. Он сразу расположил ее к себе. И, долго не мучая претендентку, сообщил, что видит ее в роли Гали Четвертак. Спасибо небольшому росту. Он также рассказал, с кем она будет пробоваться – это выпускник ГИТИСа, уже заявивший о себе в театральной Москве Андрей Мартынов.

«Это был первый день проб. Мы это знали заранее и приехали на студию часов в семь утра, на нервной почве. Студию еще не открыли, помню, на улице было жутко холодно, колючий февральский мороз», – говорит Маркова.

После морозца и эпизод попросили их сыграть подходящий случаю – когда старшина Васков отпаивает спиртом Четвертак. Как они играли и насколько это было убедительно – актеры сегодня уже не помнят, да и тогда от волнения они не слышали и не видели друг друга. Хорошо, хоть режиссерское «Стоп» разобрали, когда пробы закончились. Маркова вопросительно, вся в слезах, посмотрела в сторону Ростоцкого, тот заходился от смеха.

«Потом, наконец, подошел ко мне, стал меня по голове гладить. Говорит: ««Ну, все сыграла! Ну, вот весь мировой репертуар!» Я думаю, все, значит, меня не утвердят».

Но Маркову утвердили. И, опять же по стечению обстоятельств, именно с нее начались съемки фильма. Это были воспоминания Гали Четвертак, в кино такой режиссерский прием называется флэшбэк. В тот день Маркова снималась в образе Любови Орловой с партнером Кириллом Столяровым. По сценарию действие происходит в цирке, но снимали в павильоне киностудии. Опять же был мороз, но актрисе пришлось бегать в кадре босиком и в тонком платье. Чтобы Маркова после этого не выбыла из строя, ее растирали чем только можно. Пронесло. В тот раз она не заболела. Но эти первые испытания в ее актерской карьере оказались лишь цветочками по сравнению с тем, что ее ждало дальше на съемках у Ростоцкого. Об этом чуть позже.

А пока перенесемся в приволжский город Саратов. В местное театральное училище. Студенты актерского отделения репетируют дипломные спектакли, в зрительном зале, в углу – малоприметная женщина. Кто она и что тут делает – молодых актеров не волнует. Они увлечены ролями. Среди них выделяется девушка Ирина, она темпераментна, легка, пластична. Женщина не сводит с нее глаз. Сама же Ирина даже не представляет, что в эти самые минуты решается ее будущее.

После репетиции одинокая зрительница, а это была Зоя Курдюмова, приглашает студентку Саратовского театрального училища Ирину Долганову на пробы в Москву.

«Зоя Дмитриевна Курдюмова – это удивительная женщина была, – делится воспоминаниями о втором режиссере фильма Ирина Долганова, – у нее всегда было потрясающее чутье на актеров. Она посмотрит на человека – и сразу понимает, куда и на какую роль его брать. И уже советует Ростоцкому. Тот с ней почти всегда соглашался!»

Долганову Зоя Дмитриевна заприметила на роль интеллигентной Сони Гурвич. Но последнее слово – за режиссером, так что студентке еще предстояло показать себя на пробах.

Пробы сложились неудачно. Подвел партнер, один из многочисленных претендентов на роль старшины. Имя этого актера Ирина Валерьевна за давностью лет запамятовала. Зато прекрасно помнит его лицо.

«Чувствую, пауза затянулась, – рассказывает исполнительница роли Гурвич. – Оборачиваюсь на него и вдруг вижу красное совершенно лицо у актера, пот льется градом, и испуганные глаза. Я понимаю, что он просто забыл текст. Я не знаю, как это произошло, но я, догадываясь, о чем дальше у нас должен идти разговор, начала импровизировать его слова. Я все рассказала за него и за себя».

Режиссер, конечно, понимал всю неловкость момента, но не торопился кричать «Стоп». А впервые стоящая перед камерами девочка ничего лучше не придумала, как вдруг сказать прямо в объектив: «Я все рассказала! Больше ничего сказать не могу!» В студии прогремел дружный хохот.

В тот день Ирине ничего не сказали. Расстроенная, она уехала обратно в Саратов. В конце концов, успокаивала себя, из тысяч девушек по всей стране ее хотя бы пригласили на пробы, уже есть чем гордиться.

Но вскоре в ее родное театральное училище позвонила всё та же Курдюмова и велела передать студентке Долгановой, чтоб она срочно выезжала в Москву. «Срочно! – кричала она в трубку – Пока снег не сошел со столичных улиц». Все дело в том, что нужно было успеть снять сцену, когда Гурвич катается со своим женихом (Игорь Костолевский) на льду.

Со съемкой этого эпизода тоже связана целая история, о которой ее участники сегодня рассказывают со смехом. Во-первых, с погодой все-таки не угадали, снег к тому времени уже растаял. Его остатки буквально по сусекам скребли в московских парках. Еле-еле насобирали на одну дорожку – для кадра этого оказалось достаточно. А во-вторых, выяснилось, что актеры не умеют кататься. Долганова тогда встала на лед впервые в жизни. Как же в тот момент они мечтали, чтобы команда «Мотор» так и не прозвучала. Но откладывать съемку было уже некуда.

«И поехали, – вспоминает Ирина Валерьевна, ее голос дрожит, будто она снова очутилась на льду. – Немного проехали, и я поняла, что я-то еще стою на коньках, а Игорек все падал, падал… Но в результате мы всё же смогли немного приспособиться, и у нас получилось прокатиться на камеру достойно, не ударив в грязь лицом! Но натерпелась я тогда столько, что с тех пор не дружу с коньками».

Надо сказать, что из всей пятерки актрис, выбранных Ростоцким на главные роли, Ирина Долганова единственная представляла не столичные театральные школы. Правда, была еще Елена Драпеко, но будущая Лиза Бричкина попала в поле зрения Зои Курдюмовой, будучи студенткой Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии. Словом, ей дорогу в профессию дала столица культурная.

Драпеко и выглядела как девушка из Ленинграда. Интеллигентная тростиночка, как она сама говорит, «не от мира сего немножко». Прибавьте к этому занятия балетом, игру на рояле и скрипке – образ из серебряного века. На свою героиню Лизу Бричкину – румяную, бойкую деревенскую красавицу – она совсем не походила. И почему ее позвали на эту роль, она сама не понимала. Никто в киногруппе не понимал. Из-за этого позднее, уже на съемках, случится конфуз – первый рабочий материал отсмотрит руководство киностудии и… отстранит Драпеко с роли. «Ну какая она Бричкина, вы что, издеваетесь?» Ростоцкий возражать не станет. Кажется, в этот раз Курдюмова промахнулась, – подумает он и снова объявит пробы. Спасет Елену жена режиссера: вероятно, ей позвонила Зоя Дмитриевна и попросила посмотреть тот самый неудачный, по мнению киноначальников, материал. Меньшикова примчалась на студию и уже через десять минут позвонила мужу в Петрозаводск – «А зори здесь тихие» снимали в Карелии. Что Меньшикова сказала Ростоцкому, история умалчивает. Но после этого звонка режиссер-постановщик в срочном порядке собрал съемочную группу, и все вдруг решили: «Драпеко – вылитая Бричкина! Вот только ей нужно вытравить брови и подрисовать штук 200 веснушек». На том и порешили.

Но победительницами в номинации «самое невероятное попадание в кино», если бы такая разыгрывалась, безоговорочно стали бы Ирина Шевчук и Ольга Остроумова – обе, между прочим, учились в Москве (первая во ВГИКе, вторая в ГИТИСе) и были ближе всего к режиссеру, но киносудьба до последнего играла с ними в прятки.

Больше всего режиссеры намучились с поиском актрисы на роль красавицы Жени Комельковой. Нужно была и умная, и красивая, да еще с богатым духовным миром. Пойди найди такую среди начинающих актрис. Сотни девочек прошли перед Ростоцким – похожей на Комелькову и близко не было.

А в это время в гримерку Ольги Остроумовой в Московском ТЮЗе принесли сценарий фильма «А зори здесь тихие», мол, почитай, вся Москва читает и пробуется. Но брошюра тут же в буквальном смысле полетела в корзину. Во-первых, актриса знала, что Ростоцкий ищет только дебютанток, а у нее за плечами уже несколько лент. Во-вторых, она зареклась сниматься вообще. И это при том, что ее дебютная роль у того же Ростоцкого в фильме «Доживем до понедельника» принесла ей всесоюзную славу. Вот только за успехом последовали явные неудачи. «Мое везение кончилось», – сказала себе Ольга и забыла про сценарий.

Но в тот же вечер Остроумовой на глаза попался ее сослуживец по театру Андрей Мартынов, хмурый, подавленный.

– Ты чего такой?

И Мартынов рассказал, что на студии Горького запускается фильм, в котором он хочет играть главную роль. Но понимает при этом, что на эту роль пробуются все великие актеры страны, и вообще вокруг полно подходящих ребят, наверное, с этим фильмом он пролетает. Остроумова исключительно для поддержания разговора спросила: «Как хоть называется-то твое кино?» «А зори здесь тихие», – сказал Мартынов. И тут Ольга вспомнила, что выброшенный ею сценарий назывался точно так же.

Вернувшись в гримерку, Ольга из любопытства все же прочла его. Молодая, но опытная актриса поняла, почему расстроен Мартынов – такие роли выпадают раз в жизни.

Вот что вспоминает Ольга Михайловна о том моменте: «Конечно, я сообразила, хоть и не была практичной, что самая выигрышная роль из пяти женских – это Женька Комелькова! И я сама тогда позвонила Ростоцкому. «А кого ты хочешь там играть?» – спросил он. Я говорю – Риту Осянину, и добавляю осторожно – или Женьку Комелькову. Он засмеялся: «О, губа не дура!»»

Остроумову вызвали на пробы. Говорят, на режиссера повлияла не только настойчивость актрисы. Есть легенда, что-де однажды Станислав Ростоцкий и Борис Васильев случайно увидели на киностудии молодую, красивую длинноногую барышню. Она бежала им навстречу. «Так вот же Женька Комелькова бежит», – обрадовался писатель, а режиссер сказал: «Да не-е, это Оля Остроумова». И оба дружно рассмеялись. Сама Остроумова такой встречи не помнит, потому предпочитает считать эту историю байкой. Хотя кто его знает!

В любом случае приглашение на пробы – это лишь полдела, Ольге еще предстояло убедить всех, что Комелькова – это она.

Незадолго до этого Ростоцкий приходил во ВГИК, искал там все ту же Женечку. Посмотрел отрывки, побеседовал с мастерами и пригласил нескольких девочек на пробы. Среди них оказалась Галина Логинова, сегодня известная как мама Милы Йовович. Пробы Логиновой завершились неудачей, зато она отправила на студию свою подругу, которая во время визита в институт Ростоцкого была в отъезде. Имя подруги – Ирина Шевчук. «Тебя никто не видел, иди поговори с режиссером».

Шевчук, в отличие от большинства советских девушек, «А зори здесь тихие» не читала, спектакль, поставленный по повести Юрием Любимовым, не видела, да и сценарий прочитать не успела. В общем, на встречу к режиссеру пришла совершенно неподготовленной.

В тот момент, когда Шевчук ввели в кабинет Ростоцкого, режиссер в окружении художника картины и оператора раскладывал на столе пасьянс из фотографий девочек – претенденток на главные роли. Пасьянс уже в который раз не сходился. Все были на взводе.

Ростоцкий поднял глаза на вошедшую Шевчук.

– Ты кто такая? – спросил строго.

– Я студентка третьего курса ВГИКа, вы были у нас на курсе, и мне сказали… – замямлила Шевчук.

– Ну, и на кого тебя пробовать?

– Я не знаю.

– Сценарий читала?

– Я недочитала.

Ростоцкий пришел в ярость.

– Что вы мне эту пигалицу привели?

«Я была тогда в таком шоке, – вспоминает сегодня Ирина Борисовна, – мне ни сесть не предложили, ни «здрасьте» не сказали, а таким вот образом сразу огорошили. Потом он увидел мое расстроенное лицо и говорит: «Ну, хорошо, летом на каникулах приезжай к нам, будешь играть кого-нибудь из отряда, хоть заработаешь». «Нет уж, спасибо», – сказала я и гордо вышла из комнаты».

Шагая по коридорам студии, Шевчук дала себе зарок – никогда в жизни не сниматься у режиссера-хама по фамилии Ростоцкий. Но случилось так, что при очередном «пасьянсе» группа поняла – у них нет не только актрисы на роль Комельковой, но и на роль Осяниной никто не подходит. И тогда оператор Вячеслав Шумский вспомнил ту самую «пигалицу» с большими печальными глазами.

В то же самое время, когда Шевчук, на этот раз по официальному приглашению, снова пришла в съемочный павильон, на пороге появилась Ольга Остроумова. Им предстояло пробоваться в одной сцене. Остроумова бросилась к Шевчук и честно призналась: «Я очень хочу играть Комелькову, помоги мне, давай выложимся так, чтоб ни у кого не осталось сомнений!»

И они сыграли так, что после них пробы девушек Ростоцкий не проводил. Пятерка была собрана. Эти имена сегодня известны чуть ли не каждому второму жителю бывшего СССР: Екатерина Маркова (Галя Четвертак), Ирина Долганова (Соня Гурвич), Елена Драпеко (Лиза Бричкина), Ольга Остроумова (Женя Комелькова), Ирина Шевчук (Рита Осянина).

Андрей Мартынов. И смех, и слезы, и кино

На великую роль небесные покровители кино (если такие существуют) не могли привести случайного человека. Как минимум за плечами должна была быть трудная судьба и громадный опыт.

Кто первым пришел на ум Ростоцкому? Конечно, Вячеслав Тихонов, звезда его последнего фильма «Доживем до понедельника». Но оказалось, что Тихонова уже пригласила Татьяна Лиознова на роль Штирлица.

Предлагали Георгия Юматова, но тоже не сошлось. Тот боялся, что не разведет съемки у Ростоцкого со съемками в «Офицерах». Начали смотреть менее опытных и занятых, но Васкова среди них не было. Режиссер уже начал нервничать. Однажды, незадолго до начала проб, Зоя Курдюмова ввела в кабинет Станислава Иосифовича совсем неизвестного актера:

– Ты можешь репетировать с кем хочешь, но снимать будем его, зовут Андрей Мартынов. Режиссер окинул разочарованным взглядом очередного претендента.

– Он же совсем ребенок!

– Ничего я не ребенок, – решил взять слово сам претендент, – я уже армию прошел, мне 25.

В армию он был призван после второго курса театрального. Служил три года в противовоздушных войсках в Средней Азии. Уже там получил неофициальное звание «заслуженного артиста», ведь на всех мероприятиях и застольях у начальства рядовой читал отрывки из классики (как правило, заказывали почему-то Чехова).

После армии Мартынов оказался на одном курсе с Остроумовой, так судьба их и вела вместе: институт, театр, кино…

Именно Остроумова когда-то пригласила второго режиссера картины «А зори здесь тихие» Курдюмову, с которой работала в «Доживем до понедельника», на один из спектаклей курса. В тот день шла «Глубокая разведка» в постановке Павла Хомского, где Мартынов играл героя войны. Вот когда его заметила Зоя Дмитриевна. После спектакля она шепнула одаренному студенту: «Возможно, мы с тобой встретимся!»

Но с тех пор прошло много времени, Мартынов с Остроумовой уже играли в труппе ТЮЗа, куда попали по распределению после института. Про Курдюмову Андрей уже и забыл, поэтому, когда ему сказали, что его на вахте ждет какая-то женщина, он и подумать не мог, что это тот самый режиссер с киностудии, которая давным-давно сказала ему пару одобрительных слов.

Курдюмова передала любимцу сценарий фильма «А зори здесь тихие» и пригласила поговорить с Ростоцким. Так они и встретились в первый раз. Но, как мы уже говорили, «любви» с первого взгляда у режиссера с актером не случилось. И дело было не только в возрасте («совсем ребенок»).

– У него комплекции нет, у него ничего нет, – не унимался Ростоцкий, обращаясь к Курдюмовой. – И ты посмотри, как он говорит! Он же как москвич акает, что это такое вообще?

Но тут Мартынов нанес контрудар: рассказал режиссеру, что он родом из Иванова и только-только выправил свой говор, после чего проокал на ивановский манер несколько фраз. «А что касается молодости, – продолжал молодой актер, – так я усы отращу, вы меня даже не узнаете».

– Ну, хорошо, – сдался Ростоцкий, – давай почитаем сценарий.

«Пока мы читали несколько сцен, Ростоцкий заплакал, и я заплакал, – делится воспоминаниями Мартынов, – потом он посмотрел на меня и говорит: «Да, похоже, Зоя была права, может, ты и подойдешь»».

И все-таки режиссер сомневался. Принять решение, кому же из претендентов отдать главную роль, он не мог долго. Уже и все собеседования прошли, и пробы завершились. Тогда Ростоцкий решил положиться на судьбу и свою команду. Собрал киногруппу – от оператора до осветителя – и предложил каждому написать на бумажке имя того, кто, по их мнению, больше других подходит на роль Васкова.

Написали, собрали бумажки в шапку.

Режиссер стал доставать по одной и зачитывать вслух. «Мартынов, Мартынов, Мартынов»… Все члены группы написали одну фамилию.

Только после этого Ростоцкий без колебаний утвердил исполнителя роли Васкова. Но вскоре он убедится, что не зря сомневался в актере.

Боевые будни на краю земли

В мае 1971 года в Карелии, в деревне Сергилахта, начались натурные съемки. Здесь впору написать – и началась война. Потому что условия были приближены к боевым. Глухие леса, холодные реки, опасные болота, комары, которые атаковали актеров и портили нервы оператору картины Вячеславу Шумскому.

«Когда мы приехали в Карелию, начался сезон комаров. Это было ужасно, – говорит мне Андрей Мартынов. Встретились мы с ним на Чистых прудах, по весне, и с удивлением обнаружили у воды комариков, что для центра Москвы большая редкость. – Нам сделали накомарники, чтобы в них репетировать, но во время съемок мы были без них. И получалось так, что он летит в кадре, маленький, но у оператора на оптике эффект, будто перед носами актеров пролетел вертолет».

Конечно, можно было бы и не снимать фильм на Севере, леса с болотами есть и под Москвой, никто, кроме знающих, разницы бы не заметил, но для Ростоцкого это было принципиально как минимум по двум причинам.

Первая хорошо была понятна исполнительнице роли Бричкиной Елене Драпеко. Детство актрисы прошло в Малой Карелии, на Карельском перешейке, который изрыт воронками и осыпан осколками орудий всех калибров и дальностей, и даже спустя десятилетия война в этих местах еще отдавалась эхом: все это не могло не создать фильму нужной атмосферы. «Когда мы в моем детстве играли в войну, то мы играли тем, что от нее осталось, – вспоминает Драпеко, – некоторые из находок взрывались, многие дети из моего поколения так погибали, война отсюда никуда не уходила, вся земля была пропитана железом и кровью. Поэтому «А зори здесь тихие» я, например, снимала о памяти моего детства».

«Я хочу, чтоб это понимали все, – добавляет актриса, – для всех, кто снимал этот фильм – это была их личная память. Ведь все, и режиссер, и оператор, и художник, даже гример, – они все были участниками Великой Отечественной».

Вторая причина, почему Ростоцкий поехал снимать в Карелию, – как раз те самые, обеспеченные природой, почти боевые условия. Они должны были помочь актерам быстрее усвоить, что режиссера не устроит игра в войнушку, ему нужны реальные эмоции и подвиги.

«Я ходил по болоту – от меня пар шел, оно холодное было уже, – рассказывает Мартынов. – Как всегда в кино – когда холодно, тогда снимают сцены, в которых нужно в воду лезть или босиком по снегу ходить. Мы с девчонками больше двух недель из болота не вылезали».

Больше других воды и грязи наглоталась Елена Драпеко. Ее героиня тонет в болоте по пути за подмогой – эти кадры до сих пор пронимают зрителей всех возрастов. Переснимали их три раза, в первый – Ростоцкий решил, что сцена получилась не очень страшной, и потому придумал «украсить» кадр настоящими змеями. Для этого из Москвы в коробке привезли пару десятков ужей. Драпеко снова загнали в воду, и вокруг нее разбросали чешуйчатых партнеров. Однако при отсмотре материала оказалось, что русский Север превратился во Вьетнамские джунгли, и тогда бедной актрисе пришлось тонуть в болоте еще раз.

Елена Григорьевна до сих пор говорит о тех съемках с содроганием: «Утонуть я должна была в течение шестидесяти секунд, чтобы не затягивать эпизод, для этого динамитом взорвали воронку, и в эту воронку сверху натекла жижа. Помню, еле-еле залезла в эту грязь, а Ростоцкий еще кричит все время – быстрее, быстрее, у меня пленка идет. А мне же надо было туда еще достоверно нырнуть, чтоб зрители поверили, и я так заигралась, что у меня полный рот грязи! Если внимательно смотреть картину, то там видно, как в рот Лизы воронкой заливается грязь».

Станислав Ростоцкий не щадил никого: на лицах грязь вперемешку с комарами, в сапогах – ледяная вода, а в рюкзаках – кирпичи. Опять же для правдоподобности, чтобы не играли усталость, а на самом деле ее испытывали.

При этом съемки шли ежедневно, от рассвета до заката, без перерыва, ведь за одно лето должны были снять сразу две серии, это даже по нынешним временам – с современной техникой – сумасшедший темп, а тогда… тогда и правда была война.

И главнокомандующий своими «вояками» не всегда был доволен. Особенно часто Ростоцкий придирался к Мартынову: то «форма у тебя какая-то малоспортивная», то «Ну, как ты гранату бросаешь! Увереннее надо!» Актер сильно это переживал. Терпение режиссера вот-вот могло закончиться, тогда с кинокарьерой можно было распрощаться.

«Когда Ростоцкий делал Андрею замечания, я просто холодела, – рассказывает Екатерина Маркова, – ему ничего не стоило Мартынова снять с роли просто оттого, что он физически, видите ли, не соответствует персонажу, и поэтому я потащила его на берег Двины таскать камни. Я говорю, Андрюш, я понимаю, что ты устаешь, может быть, больше нас, но ты будешь кидать камни, потому что все-таки тренажерного зала нет, а форму восстановить надо. И я его уговорила, и мы каждый вечер ходили и бросали эти камни».

Мартынов и сам не отрицает, что съемки в картине стали для него мучением, что он не просто переживал из-за того, что не вызывал доверия у режиссера, а тяжело болел из-за этого душевно. «Я ужасно страдал, и я видел, что и Ростоцкий страдал из-за меня, но в конце концов мы все-таки дострадались, сняли картину».

А саму Екатерину Маркову в Карелии, как она говорит, «чуть не угрохали». В фильме ее героиню убивают немцы, стреляют в спину. Чтобы снять эту сцену, пиротехники вставили под гимнастерку актрисы фанерку со специальными мешочками, наполненными «кровью»; к мешочкам проведены электроды, которые их и «взрывают» в нужный момент – старый киношный прием. Но пиротехники переборщили с зарядом, его сила была такой, что гимнастерку актрисы порвало в клочья, а саму Маркову отбросило на десять метров в сторону. При падении артистка сильно ударилась головой.

Тогда обошлось без серьезных травм, и съемки продолжили в том же никого не щадящем режиме.

И все-таки настоящий генерал тот, кто сам лезет в солдатские окопы. Все те трудности, что переживали актеры, были мелочью по сравнению с испытаниями, которые приходилось преодолевать Ростоцкому. Будучи инвалидом на протезе, он вместе со всеми карабкался через скалы, пробирался по чащам и часами сидел в болоте. «У него так натирало, так болело, что он ночами не мог спать, – признается Андрей Мартынов, – вы же представляете, какие протезы тогда были – совершенно никакие. Но он героически все переносил и даже виду не показывал, что ему больно».

«Но мы-то понимали, что ему с его протезом переступать через кочки и каждый раз ногу из болота вытягивать – это мрак, – вторит Мартынову Маркова, – но он был с нами, и этим все сказано».

При этом Ростоцкий умел прекрасно поднять всем настроение и настроить своих актеров-солдат на позитивный лад. Актриса Ольга Остроумова, сыгравшая красавицу Женю Комелькову, вспоминает, как режиссер часто говорил им: ««Не грустите, ребята, мы не были грустными на войне, мы были молоды, мы влюблялись, мы хотели жить, мы смеялись». И мы его прекрасно понимали. Нам тоже хотелось жить и смеяться».

На самом деле в этом нет ничего странного, к войне человек привыкает так же быстро, как и к беззаботной уютной жизни. Однажды я снимал фильм про советских женщин, которые воевали в Афганистане, они мне рассказывали, что те годы для них – чуть ли не лучшее время в жизни. Они были там дружны, умели так радоваться жизни, как мало кто умеет на гражданке. Афганки даже устраивали празднование Нового года, наряжали деревья самодельными игрушками, шили праздничные маскарадные наряды. А где-то рядом звучали автоматные очереди. Да, великие русские женщины, пожалуй, только им под силу «удочерить» войну, сжиться с ней; без страха, а часто даже с любовью смотреть ей в глаза. Это великая способность. И что особенно вызывает гордость – осянины, комельковы, бричкины были не только в Великую Отечественную войну, они были и в Афганскую, и еще совсем недавно их можно было встретить на Юго-Востоке Украины.

В этом смысле фильм «А зори здесь тихие» – это не только про отдельный отряд зенитчиц, обезвредивших немецких диверсантов, – это вообще про всех русских женщин на всех войнах, через которые России пришлось и приходится проходить. Сужать повесть Васильева и картину Ростоцкого только до эпизода в Карельских лесах – значит предавать память о тех, кто взял на себя мужскую работу по защите родного Отечества «и всяк в нем живущих».

«Евангельские тенденции… понимаешь»

Фильмы о войне в России всегда были и остаются востребованными. Война в наших генах – не в том смысле, что мы не можем без нее жить, а в том смысле, что мы не можем о войне забывать. В России люди, быть может, больше других народов на Земле знают, что такое страдать о потерянных близких, что такое ждать с битвы любимых, что такое – отдавать свои последние крохи ради общей победы. Это не мои досужие рассуждения, это одна из мыслей, которую Васильев, а потом и Ростоцкий заложили между строк. Поэтому боец Гурвич читает Блока. Сегодня эти стихи не мешало бы выучить наизусть каждому русскому, так же как не мешало бы их хоть раз прочесть тем, кто мечтает взорвать тихие зори России канонадой своих орудий.

Важно, что в книге у Васильева и в сценарии у Ростоцкого в описании сцены, в которой Гурвич читает Блока, есть уподобление этого стихотворения молитве. Потому что это и есть молитва мира, русского мира, переложенная на язык поэтических образов великим поэтом.

Напомню этот фрагмент из книги, в сценарии он приведен практически один в один.

«Солнце давно уже село, но было светло, словно перед рассветом, и боец Гурвич читала за своим камнем книжку. Бубнила нараспев, точно молитву, и Федот Евграфыч послушал, прежде чем подойти:

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы, дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы
Кровавый отсвет в лицах есть…

– Кому читаешь-то? – спросил он, подойдя, Переводчица смутилась (все ж таки наблюдать приказано, наблюдать!), отложила книжку, хотела встать. Старшина махнул рукой.

– Кому, спрашиваю, читаешь?

– Никому. Себе.

– А чего же в голос?

– Так ведь стихи.

– А-а… – Васков не понял. Взял книжку – тонюсенькая, что наставление по гранатомету, – полистал. – Глаза портишь.

– Светло, товарищ старшина.

– Да я вообще… И вот что, ты на камнях-то не сиди. Они остынут скоро, начнут из тебя тепло тянуть, а ты и не заметишь. Ты шинельку подстилай.

– Хорошо, товарищ старшина. Спасибо.

– А в голос все-таки не читай. Ввечеру воздух сырой тут, плотный, а зори здесь тихие, и потому слышно аж за пять верст».

Совершенно гениальная сцена, пробирающая, задевающая за самые натянутые струны души, за те струны, которым не придумано нот и слов в нашем языке, потому что они метафизичны. Васильеву удалось до этого домыслить, дочувствовать, дожить.

Это не единственная сцена в фильме, которая выносит зрителя в мир высокой душевности своим содержанием и своими смыслами. И даже не единственная сцена, в которой, пусть пунктиром, но введен христианский подтекст. Так, действие одного из финальных эпизодов разворачивается… в скиту – «монах тут жил когда-то, Легонт прозвище. Безмолвия искал».

Чтобы вообще понять, почему именно в скиту происходит кульминация повести – русский солдат Васков побеждает зло (наказывает врагов, берет их в плен), – нужно подробно остановиться на личности Бориса Васильева.

Это был один из немногих писателей и сценаристов, которые в атеистическое время не боялись затрагивать вопросы веры, хотя иные за попытку поговорить о Боге лишались свободы, родины, жизни… Первое, что вспоминается из Васильева-миссионера – эта сцена из «Офицеров», когда Маша в шумном школьном коридоре пытается рассказать Егору об «евангелистских тенденциях в образе Платона Каратаева». «А я не верю в Бога», – говорит ей Егор, на что Маша приводит железный аргумент: «Но ведь Лев Николаевич Толстой верил в Него!». Согласитесь, смело для советского времени. Неслучайно в экранизации этой книги мы видим совсем другое продолжение диалога.

– Ну, христианские, понимаешь, – объясняет Маша.

– Этого в учебнике нет, – замечает ей Егор.

Режиссер фильма «Офицеры» Владимир Роговой не стал нарываться на неприятности: все равно строгая редактура, которую принято называть цензурой, аргумент «а Толстой верил» не пропустила бы, да еще наверняка донесла бы о наглеце начальству. Это Васильеву было к тому времени уже все нипочем – фронтовик, известный писатель, живой классик, – а Роговой только-только пробивался на большие экраны.

Зато пробившимся и пробивным был Ростоцкий, и он, подчеркивая религиозный смысл ключевой сцены в «А зори здесь тихие», позволил себе даже больше, чем смелый писатель. Но об этом чуть позже.

Нам же интересно «расследовать», насколько близка тема христианства Васильеву. Вот еще одна книга – «Были и небыли». В главе «Господа офицеры» герои Бориса Львовича снова говорят о Боге.

« – Вы верите в Бога? – вдруг спросил Китаевский.

– Не знаю, – Штоквич неуверенно пожал плечами. – Я верю в людей, которыми командую.

– А я верую в Него больше, чем прежде. У меня большая семья, очень большая. Она будет молиться за вас каждый день, капитан Штоквич.

Лицо Китаевского сморщилось, плечи затряслись в бессильной попытке разрыдаться. И в уголках глаз вновь остро блеснули кристаллики соли: сухие слезы баязетской осады».

Эта фраза «Верю в людей» – девиз самого Васильева. Он часто говорил, что верит в человека больше, чем в Бога. Однако же он никогда не утверждал, что Бога нет. Я нашел стенограмму выступления писателя в Санкт-Петербургском Гуманитарном университете профсоюзов 12 марта 1999 года. Студентка первого курса задала мастеру вопрос: «У вас даже в названиях произведений постоянно мелькают христианские мотивы, переработанные библейские цитаты. Верующий ли вы, и если верующий, то во что?»

И вот что ответил ей Васильев:

— Наверное, Бога надо постичь, познать. Дело в том, что я из семьи атеистов: мой дед со стороны матери учился в Технологическом институте, отец сидел в «Крестах», потом его сослали под надзор родителей, потому что он был одним из основателей кружка чайковцев, вероятно, знакомого вам из истории. Алексеев Иван Иванович – это мой дед. Народник не мог быть верующим человеком, это естественно. Кроме того, отец у меня не только командир Красной Армии, он еще и царский офицер, воевавший в Первую мировую войну. Очень трудно было сочетать все это с Божеской заповедью «не убий». Если все это совместить, получится ложь. И поэтому я вырос в семье атеистической, хотя и крещен, но это не суть важно. Важно то, что я очень верю в человека. Понимаю, что Церковь нужна, особенно на современном этапе нашего развития; нужна как бесстрастный терапевт, как помощник. Но это совсем не означает, что я вдруг, надев торопливо крестик, побегу в храм, как побежали очень многие вчерашние коммунисты. Это суеверие, а не вера, Бога надо постичь в душе своей, почувствовать в Нем потребность, вот тогда можно и веровать. А коли ты этой потребности не чувствуешь, так нечего тебе делать в храме Божьем.

В этом ответе бросается в глаза незнание Васильевым текстов Священного Писания. Бог дал Моисею не только заповедь «Не убий», но также наставил его в том, как вести войну, чтобы победить неверных. И в дальнейшем на страницах Ветхого Завета не раз встречаются прямые указания Всевышнего идти войной: Отмсти Мадианитянам за сынов Израилевых, и после отойдешь к народу твоему (Числ. 31, 2); И послал тебя Господь в путь, сказав: “иди и предай заклятию нечестивых Амаликитян и воюй против них, доколе не уничтожишь их” (1 Цар. 15, 18), да и сама война не представляется чем-то из ряда вон выходящим: Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру (Еккл. 3, 8); И они будут, как герои, попирающие [врагов] на войне, как уличную грязь, и сражаться, потому что Господь с ними, и посрамят всадников на конях (Зах. 10, 5).

Впрочем, в среде интеллигенции давно распространилось пацифистское заблуждение, будто бы уж в Новом-то Завете Христос точно запретил любые войны и чуть ли не само воинское сословие. Обычно ссылаются при этом на следующее место Евангелия от Матфея: Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут (Мф. 26, 52). И действительно, встает вопрос: не относятся ли слова Христа “все, взявшие меч” ко всем без исключения воинам? Заметим, что мы не можем толковать Священное Писание по своему разумению, пристрастному и неглубокому, зачастую связанному с элементарным невежеством, т.к., в соответствии с 19-м правилом V–VI Вселенского Собора, даже церковные иерархи «не инако да изъясняют оное (Священное Писание – Ред.), разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов». Как же толковали это место святые отцы? Святитель Иоанн Златоуст писал: «Итак, двумя причинами Господь хотел успокоить учеников: во-первых, угрозою наказания тем, которые начинают нападение: “ибо все, – сказал Он, – взявшие меч, мечом погибнут”; во-вторых, тем, что Он терпит это (т.е. взятие Себя под стражу в Гефсиманском саду – Ред.) добровольно» (Толкование на святого Матфея Евангелиста. 84, 1). Из этих слов видно, что слова о “взявших меч” относятся к тем, кто начинает кровопролитие, и не относятся к тем, кто вынужденно обороняется.

Вопросу отношения христиан к войне и воинскому служению посвящены многочисленные исследования, и мы не будем больше на этом останавливаться. Наша задача состоит не в том, чтобы вступить с Васильевым в запоздалую полемику – нам важно показать: подвиг героинь фильма «А зори здесь тихие», принесших в жертву свои жизни ради спасения родины, имеет христианские корни. Показать, что фильм о войне вполне укладывается в христианский контекст. Причем сам Васильев, мы убеждены, это понимал не хуже нас. В том же ответе писателя на вопрос студентки можно найти и смысл появившегося в фильме скита. «…Бога надо постичь в душе своей, почувствовать в Нем потребность… А коли ты этой потребности не чувствуешь, так нечего тебе делать в храме Божьем». Вот и Васков к финалу картины теряет всех своих боевых подруг, остается один среди дикой природы и врагов. Уставший, сломленный, погрузившейся в горе. На кого в этом случае надеяться человеку? Ответ слишком очевиден, чтобы произносить его. Даже атеист «почувствует потребность» в сверхъестественной силе.

Итак, старшина оказывается в скиту. Заметим, что у Васильева нет детального описания этого места монашеской молитвы. Но детали мы находим у Ростоцкого, который тоже воевал и тоже оказывался в ситуации, когда спасти его могло только чудо. И это чудо совершилось. Оно пришло к нему в виде солдата и медсестры. Об этом-то чуде, напомню, Ростоцкий и снимал свои «А зори здесь тихие». И поэтому мы видим в скиту крест, видим иконы. Крест при этом – крупным планом. А на дворе – 1972-й год, всего лишь год, как умер Хрущев, который устроил гонения на Церковь с римским размахом. Но для Ростоцкого это личная история, а значит, он имеет право сказать все, что на душе. На фоне креста Васков кричит сквозь слезы: «Ну что, взяли? Взяли, да? Пять девчат, пять девочек было всего, всего пятеро. И не прошли вы! Никуда не прошли…» А почему не прошли – вот он, ответ, за спиной у старшины – восьмиконечный крест! Бог всегда с теми, кто сражается за Родину. С ними же и Богородица – ее образ хорошо просматривается среди тех икон, которые, как мы теперь понимаем, неслучайно выхватывает камера.

Признаться, когда я смотрел этот фильм, я полагал, что, иконы и крест могли попасть в кадр случайно. Ведь много же на Севере заброшенных скитов, вот один из них и стал съемочной площадкой. Надо было снять скит по сценарию – вот и сняли. А то, что там в кадр попало – так то случайно, и вообще недоглядели, мол. Однако, как оказалось, этот интерьер специально построили на киностудии «Мосфильм». Вместе с иконами и крестом. Об этом мне рассказал Андрей Мартынов, он же меня натолкнул на еще одну трактовку этой сцены. Скиты на Севере часто становились прибежищем и спасением для заблудившихся…. Возможно, часовенка в фильме должна была стать для миллионов советских зрителей чем-то большим, чем просто декорация?

«Это, конечно, было сознательно, специально сделано для думающих людей. И заметьте, часовня появляется у нас уже в самом начале фильма, когда идут титры», – говорит исполнитель роли Васкова.

Что же цензура? Никто из участников съемок не смог вспомнить – досталось ли Ростоцкому за его религиозное хулиганство на бюджетные деньги, зато все в один голос рассказывали, как редактура накинулась на сцену в бане – девушки в ней снимались в чем мать родила. Возможно, в этом была одна из уловок режиссера – так он отвлекал внимание редакторов от более важных для него моментов.

Если эту сцену удалось провести на экраны кинотеатров, то руководство советского телевидения просто вырезало ее из картины перед самым показом, причем не предупредив режиссера. Ростоцкий – не лыком шит, закатил всесоюзный скандал, писал статьи в газеты и в журналы, поднял на уши все киноначальство. И тогда председатель Гостелерадио Сергей Лапин вовсе запретил показ фильма «А зори здесь тихие» по телевидению. Обиделся. И вплоть до его смерти картину в эфире не показывали.

Зато она с триумфом шла по всему миру, попутно собирая урожаи наград на кинофестивалях. Настоящий фурор фильм произвел в Венеции. Одно из ярких воспоминаний об этом событии у Ирины Шевчук – Ростоцкий ей в тот день поставил синяк на руке: так сильно держал за руки ее и Ольгу Остроумову, пока на экране многотысячного фестивального зала шел их фильм. Он волновался как никогда. Венеция! Престижнейший кинофорум. И как встретят европейские буржуа совсем не буржуазную картину – до последнего никто не мог знать. И вот показ закончился, в зале зажегся свет, русская делегация поднялась для приветствия с мест и увидела, как все вокруг замерли, наступила гробовая тишина. Шевчук и сегодня рассказывает о том вечере с невероятным волнением: «Мы стоим такие красивые, в вечерних платьях, Ростоцкий в смокинге, и я слышу, как бьется мое сердце и сердце Станислава Иосифовича, я не знаю, сколько длилась эта пауза, наверное, очень мало, но мне казалось, что минут пять. И вот представьте – тишина, а потом резко – шквал оваций. Все повставали с мест. И нас очень долго не отпускали. Этот миг я запомнила навсегда. И как мы шли потом по острову Лидо от фестивального дворца к гостинице, и как нас провожала толпа с цветами, журналисты, репортеры, нет, этого забыть нельзя!»

Такого успеха на мировых подмостках до сих пор не удостаивался никто из отечественных кинематографистов! Это был планетарный успех! Слава картины «А зори здесь тихие» не меркнет и сегодня – ее часто показывают на европейских телеканалах и в Китае. К слову, о славе. Режиссер успел подготовить к ней начинающих актрис – чтобы не вскружились их молодые головы. Елена Драпеко: «Он нас не просто снимал, он нас воспитывал, и мы четко понимали, что все аплодисменты, цветы и народная любовь – это не нам, девочкам, которые сыграли эти роли, а это нашим героиням. Я это помню всю свою жизнь, хотя люди до сих пор, видя меня, говорят – вон, смотри, смотри, пошла та, которая в болоте утопла!»

Жизнь на гражданке

Судьбы актрис фильма «А зори здесь тихие» сложились по-разному. Но у всех счастливо. Все вышли замуж, родили детей. В профессии – тоже всё слава Богу, пусть и не все остались в кино и в театре. Екатерина Маркова стала писательницей, ее книги можно увидеть на полках многих книжных магазинов. Елена Драпеко – депутат Государственной думы, курирует вопросы культуры и нравственности, Ирина Шевчук – тоже большой человек, директор крупнейшего международного кинофестиваля. И только Остроумова и Долганова по-прежнему на сцене. Ольга Михайловна – актриса Театра имени Моссовета, а Ирина Валерьевна живет и работает в Нижнем Новгороде, спектакли с ее участием всегда с аншлагом идут в местном Театре юного зрителя.

Интересная жизнь и у Андрея Мартынова. По иронии судьбы самый знаменитый советский старшина женился на немке, она была его переводчицей по время германских гастролей. Какое-то время пара жила в Москве, но как только стало понятно, что Перестройка не несет ничего хорошего, Мартынов отправил жену и их общего сына в Берлин. Актер пожертвовал личным счастьем ради блага близких. Согласитесь, поступок в стиле Васкова, поступок настоящего мужчины. Сам же он не уехал по одной простой причине – патриот.

Связь с женой и сыном Мартынов никогда не прерывал, сегодня у него уже трое внуков, он часто ездит к ним, а они иногда приезжают в Москву. «Я счастливый человек, – говорит Андрей Леонидович, – в том плане, что дерево посадил, сына родил, внуков воспитываю. Одно несчастье у меня – внуки не знают русского языка, и я им не могу прочитать наших сказок».

Есть у Мартынова еще один повод для печали – его не снимают. Говорят – не формат. Человек, который своими работами в кино неоднократно приносил родине славу, и чей образ Васкова до сих пор остается примером для миллионов солдат, оказался не нужен современным режиссерам.

Будет несправедливо, если мы умолчим о судьбе актрисы эпизода Натальи Пярн, сыгравшей одну из зенитчиц. Когда я договорился с ней о встрече, то и не предполагал, что увижу перед собой женщину, чей пиджак весь будет усыпан медалями. Оказалось – Пярн продолжает служить Родине. Уже почти 40 лет она артистка Культурного центра Вооруженных сил России. В составе концертно-фронтовых бригад объехала все горячие точки, в которых советским, а потом и российским военным приходилось сражаться. Афганистан, Таджикистан, Чечня… Более того – она и сегодня в строю.

– Ростоцкий бы вами гордился, – заметил я ей во время нашего интервью.

– Вы представляете, как получилось, – удивляется сама себе Пярн, – девочкой, молодой актрисой, снявшись в военном фильме, постреляв из зенитки, в итоге я посвятила свое творчество военному зрителю! Ни у кого нет такой истории! Только у меня такая!

Была возможность у Пярн и в театре играть, и в кино сниматься, но ничего не смогло ей заменить тех эмоций, которые она видит на глазах солдат, когда читает стихи под аккомпанемент рвущихся снарядов. Да, порой страшно, да, в любой момент можно получить пулю, но долг есть долг. Этот урок она заучила еще в Карелии.

– Что касается съемок, – продолжает делиться воспоминаниями Наталья Максимовна, – то мы до конца не осознавали, что снимаемся в фильме, который станет легендой, который будет жить и воспитывать поколения. Уже более сорока лет прошло, а картину всё смотрят, и она по-прежнему волнует…

«Он ушел красиво»

После «А зори здесь тихие» Станислав Ростоцкий снял еще пять фильмов, в том числе популярный «Белый Бим Черное Ухо» – яркое режиссерское высказывание о человеческой жестокости и равнодушии. Ростоцкий вновь получил ряд высоких наград, и снова был номинирован на Оскар. Казалось бы, будущее столь заслуженного, еще при жизни ставшего легендой, режиссера не обещало никаких проблем в карьере. Однако грянули 1990-е, все советские киностудии закрылись, индустрия рухнула, как и не бывало. Многие великие режиссеры остались не у дел. Повезло только тем, кто соглашался снимать чернуху, которая заполонила в те годы киноэкраны и телевизоры страны. В культуре и в кино случилось великое духовное падение.

Ирина Долганова часто останавливалась на один-два дня в квартире у Ростоцкого, когда приезжала из Нижнего в Москву по делам. Она видела, что режиссеру было очень тяжело и очень больно жить без работы. «Он сильно переживал, переживал внутри себя, я думаю, что он из-за этого так быстро и ушел из жизни».

Режиссер скоропостижно скончался 10 августа 2001 года по пути из Высоцка, где у Ростоцких была дача, в Выборг – там его ждали на местном кинофестивале. Как потом вспоминала его супруга Нина Евгеньевна Меньшикова – Ростоцкий еще утром жаловался на сердце, она предлагала ему отменить поездку, но он сказал, что не может подвести людей. За руль режиссер сел сам, на соседнем, пассажирском сиденье расположилась жена.

«Если задуматься, то его уход был красивым, хотя страшно так говорить, но, посмотрите сами, он ехал в смокинге, за рулем, с любимой женщиной», – подметила во время нашего разговора Ирина Шевчук.

В какой-то момент режиссеру стало плохо, он начал терять сознание, однако, понимая, что на дороге люди, а рядом с ним жена, Ростоцкий собрался с последними силами, и припарковал машину на обочине (близкие до сих пор не понимают, как он сумел это сделать в своем состоянии). Только после этого Станислав Иосифович отключился. Нина Евгеньевна пыталась спасти мужа, вызвала скорую, когда медики подъехали – пациент еще дышал, но у них не оказалось дефибриллятора, а без него заставить сердце биться реаниматологи не смогли.

«Он за нами наблюдает, я в этом уверена, за своими учениками, детьми, потому что мы были, в общем-то, его дети, – говорит Ирина Шевчук, и под учениками, конечно, в первую очередь подразумевает актрис фильма «А зори здесь тихие», – поэтому иногда, когда думаю о чем-то плохом или как-то не так поступаю, то сразу говорю себе: нет, так нельзя, вот Станислав Иосифович сказал бы сейчас – как тебе не стыдно! У тебя руки есть, ноги есть, ты здорова, солнце, небо, воздух, а ты киснешь, или злишься, да ты не имеешь на это права! Вот так – такой наш учитель».

Максим Васюнов (Pravoslavie.ru)

 

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ:

Что стало со старшиной Васковым из фильма «А зори здесь тихие»?