Самый счастливый день! Как крестились легендарные артистки

Говорят, в профессии светского журналиста нет ничего святого. Может быть, зачастую оно и так, но лично мне везет. Работа дарит встречи с людьми, для которых вера, святость, Православие – не дежурные слова. Для кого «Слава Богу» – это не вводное предложение, а производная жизни. Вот и недавно за один месяц я познакомился сразу с несколькими воцерковленными артистками, которые поделились со мной историями своего крещения. Но обо всем по порядку.

КРЕЩЁНАЯ В 1937-М, ИЛИ СТАРОРЕЖИМНАЯ ЛЮБОВЬ

График съемок в Петербурге был беспощадным, пришлось уговаривать известную балерину Аллу Осипенко принять нас поздним вечером.

– Хорошо, я засыпаю к ночи. В 22 часа для меня удобно, – сказал красивый интеллигентный – как из советского кино – голос в трубке.

Но к десяти мы только въехали в город. Пока плутали по переулкам Васильевского, пока бегали по закрытым дворам в поисках нужной парадной, уже перевалило за полночь. Добрые люди в такое время не звонят, но мы – журналисты. Набираю номер, жду резкий отказ.

– Да-да, ребята, поднимайтесь. Мы же договаривались, – спокойно отвечает Алла Евгеньевна.

Ладно, идем.

Миновав несколько лестничных пролетов, оказываемся у массивной двери. За ней – небольшого роста пожилая женщина. Седые короткие волосы, широкие очки, за стеклами – глубокий взгляд все повидавшего и все пережившего человека. Женщина широко улыбается.

– Заходите, заходите, ребята. Вы уж простите, я не стала наряжаться.

Она еще извиняется!

Осипенко действительно встречает нас не как страдающая звездностью артистка. Ни тебе шляпки, ни помады, ни роскошного платья. Вместо этого скромная кофточка, платочек на плечах и домашние спортивны штаны.

Простота царит и в обстановке маленькой квартиры. В гостиной бросаются в глаза старинное трюмо с креслом и увешанные фотографиями стены. На них история двух знаменитых русских фамилий – Боровиковских и Сафроницких. Поэты, художники, пианисты… А вот их потомок Алла Осипенко с великими партнерами: Джон Марковский, Барышников, Лиепа. (Если вам эти фамилии ни о чем не говорят, то просто поверьте: в балете они как поэты «золотого века»).

– Да, Алла Евгеньевна, богатая у вас жизнь, – восхищаюсь, разглядывая снимки разных лет.

– Бог дал мне способности, Бог дал мне семью, Бог дал мне моих замечательных партнеров…

– Вы так часто говорите «Бог дал», Алла Евгеньевна. Вы верующая? – мой взгляд падает на несколько образов в углу комнаты и на трюмо.

– Конечно! Я верю в Бога! – слышу ответ.

И дальше звучит фраза, после которой оговоренную заранее тему интервью (кино и балет) пришлось срочно менять.

– Меня крестили в 1937 году…

– Да-да, это был 1937-й год, – ловит шок в моих глазах балерина. – Год, когда расстреляли моего дядю, когда – ой (Осипенко проводит ладошкой с плеча до локтя, как бы прогоняя мурашек), – когда каждое утро мама вставала и включала репродуктор, а там передавали, что такого-то и такого-то «приговорили к расстрелу, сегодня приговор был приведен в исполнение». А это были знакомые, а иногда и очень близкие знакомые. Это, конечно, тяжелый период, да что говорить!.. Отца моего посадили в тот лагерь, где он был замначальника, и он просидел достаточно долго.

– И как же вас решились крестить? Такой известной семье, в случае чего, не простили бы это…

– Долго не решались. Меня крестили уже большой девочкой. В 5 лет.

– Значит, вы помните свое крещение?

– Очень хорошо помню. Дело в том, что у дедушки моего был друг – священник, Евгений Григорьевич Курковский, он жил в местечке Лисий Нос. Туда меня и повезли, никому ничего не сообщая и не говоря. И в его доме, в небольшой избенке рядом с церковью, крестили. Помню, посадил меня, огромную уже девчонку, в купель, а когда нужно было мне волосы остричь, то ножниц у батюшки не оказалось. И я, взрослая девица, сидя голой в купели, говорю: «А я знаю, где ножницы лежат, я вам сейчас принесу». Все рассмеялись! Так что мое крещение было, можно сказать, с чувством юмора. Теперь дача у меня в тех местах, я каждый раз свою крестильню проезжаю, вспоминаю тот день.

– Только по-настоящему любящие родители могли решиться рискнуть всем ради крещения ребенка. Сегодняшним семьям, боюсь, благополучие и безопасность ближе духовности…

– Тогда другие семьи были, понимаете, и не только про степень религиозности говорю, с этим-то всё ясно. Но тогда по-другому воспитывали даже. И меня по тем старорежимным традициям воспитали.

– А что это за традиции?

– Это удивительная требовательность каждого человека к себе. Других детей, возможно, и не воспитывали так, а мне всегда говорили: «Ты должна уметь ответить за все свои поступки, ты не должна быть ленивой». Бог подарил мне маму, которая была очень строга со мной, так сказать, спуску не давала, приучала меня к труду.

А отношения какие были в старых семьях! Когда идешь вечером в гости к родне, просто посидеть, выпить чаю, поговорить… Тогда все общались семьями. К нам приезжали мамины двоюродные братья, сестры, приезжали, чтобы просто с бабушкой поздороваться. Навестить ее. Это были совсем другие общения, чем сейчас.

– Что же стало с русской семьей?

– Это невозможно точно объяснить, одним словом, – тогда была другая культура. Сейчас у меня таких традиций тоже нет, поэтому я смело говорю об этом. Я не осуждаю других, я себя осуждаю. Не умеем, разучились, не знаем, каким образом создать семью такой интеллигентности, как раньше.

В тот вечер я еще долго пытал Аллу Евгеньевну о старых русских семьях. И теперь могу написать о них целую книгу. Но, чтобы всё понять, достаточно привести один эпизод.

Это происходило во время войны в Перми. Сюда была эвакуирована балетная школа, в которую Аллу зачислили 22 июня 1941 года.

– Там и недоедали мы, и трудности жизненные переживали. Но мне повезло: ко мне приехали мама и бабушка. И вот, – Алла Евгеньевна снова прогоняет мурашек с рук, – бабушка находила на помойке продукты – местные выбрасывали какое-то мясо и все, что им казалось неладным уже. Бабушка это подбирала, сама съедала, а потом говорила мне: «Ляляша, когда мама вернется, вы меня разбудите, и если вы не сможете меня разбудить, то вы не ешьте. А если я проснусь, то вот вам очень хороший ужин». Так я и делала, говорила: «Мама, подожди, надо разбудить бабушку». Бабушка сквозь сон ворчала: «Да что вы мне спать не даете!» Это означало: у нас сегодня замечательный ужин!

Как-то с этим жили?! Сейчас вспоминаешь – мурашки по телу, а тогда это казалось нормой: подобрали, сварили, сытые. Слава Богу!

Слушая Осипенко, уже не в первый раз поймал себя на мысли, что, вероятно, только испытания делают людей по-настоящему великими. Причем им дано уже в детстве принимать всё новые трудности с благодарностью и радостью. Удивительная способность. Сегодня это тоже трудно понять. Но еще есть те, у кого этому можно научиться.

– В жизни бывает счастье, – говорит известная балерина, угощая нас черным чаем на крохотной кухне, – но в жизни бывают и несчастья, которые невосполнимы ничем другим. Я потеряла сына. Поэтому я не могу быть счастливой. Но довольна ли я тем, как сложилась моя судьба? Да. Во всяком случае я максимально реализовала способности, данные Богом. На меня ставили балетмейстеры, это очень важно, потому что одно – когда тебя вводят в спектакль, и совсем другое – когда на тебя ставят. И кто ставит! Не буду перечислять, но возьмем Ю. Григоровича – он действительно ставил свои спектакли на меня. Почему? Вероятно, Бог, мама и папа создали хорошую фигуру, всех интересовал во мне, может быть, не мой талант, просто фигура подходила к балету. Спасибо и за это.

Прощаясь, она добавила: «Идите на свет». И мы поняли: это не только топографический ориентир.

…От Осипенко мы выходили глубокой ночью. Напоследок артистка посетовала на время года. Под временем года она понимала наш век. «Время года какое-то темное, в мире творится что-то темное, не знаю, какая-то напряженка существует». И, прощаясь, добавила: «Идите на свет». Заботливая хозяйка этой фразой пыталась объяснить поздним гостям, как, не блуждая, выйти на главную дорогу, но после всего услышанного показалось, что нам дают не только топографический ориентир.

КАК ВОЦЕРКОВИЛАСЬ ЛЮБА ИЗ «ОФИЦЕРОВ»

И снова съемки. На этот раз Москва. У здания Министерства обороны на Фрунзенской набережной. Точнее сказать – у памятника героям фильма «Офицеры». Мы приехали сюда с Алиной Покровской, актрисой, сыгравшей в этой знаменитой картине главную роль. Ту самую Любу.

В те несколько часов, что мы провели вместе с Покровской, актриса тоже вела себя как жена офицера. Стойко переносила все. Огромные пробки в прокуренной машине. Интервью под проливным дождем. Глупые вопросы. Ни разу за все время актриса не выразила своего недовольства чем-либо. А та легкость, с которой она общалась, напоминала отношения дачных соседей. Дача, кстати, у Алины Станиславовны находится в шести часах езды от Москвы, и до нее любимая всеми актриса добирается на электричке, потом на автобусе, потом пешком… Всё как у всех.

Узнают ли ее люди? Редко. У нас привыкли, что если актриса, то она должна быть разодета и разукрашена. Покровская же одевается скромно. Свитер, плащ. Простая сумочка. И даже той шляпки, в которой ее Люба запомнилась миллионам и которая после премьеры «Офицеров» вошла в моду, у актрисы нет. Шляпка, как оказалось, принадлежала маме художницы по костюмам.

Вот и влюбленная пара, делающая селфи на фоне скульптуры, не узнала подошедшую живую Любу. Да еще и попросили отойти, чтобы кадр не портила. Актриса покорно послушалась. Пришлось сказать молодым, кто перед ними. Девушка тут же изменилась в лице, со слезами счастья кинулась целовать и обнимать Покровскую. Большая артистка на благодарный порыв ответила искренним смехом. Так родные мамы встречают дочерей после долгой разлуки.

Итак, Покровская не гонится за модой, за славой, за признанием. Родная и своя в доску. «Так разве бывает со знаменитостями? – подумал я тогда. – Или кокетничает, или православная. Под финал телевизионного интервью, когда любопытство победило мою скромность, я спросил об этом напрямую.

И получил проникновенную историю воцерковления еще одной артистки.

– Это был 1994 год, – начала рассказывать Покровская, – я ухаживала за отчимом, который меня воспитывал с ранних лет, ему было уже около девяноста. Он болел и лежал в Первой градской. Он был верующим человеком. Я не могу сказать, что воцерковленным, в церковь он заходил время от времени, а тут, когда заболел, попросил: «Я себя плохо чувствую, я бы хотел исповедоваться, причаститься. Позовите ко мне сюда священника». А это были тяжелые годы. Мы с сестрой, его дочерью, крутились как могли. Я вечером, когда у меня не было спектаклей, приходила к нему, она утром дежурила у него, пока я репетировала. Складывали деньги какие-то свои мизерные ему на сиделку на ночь, потому что его оперировали и ему одному трудно было… В общем, мы на его просьбу позвать священника сказали: «Да брось ты, папа, что ты! Ты еще будешь жить и жить! Ну, видишь, мы такие замотанные»… А он возьми да и умри через три дня. Без исповеди, а он так хотел причаститься и исповедаться! И на мне вот этот грех висел.

– А у вас самой к тому времени, какие отношения с Богом сложились?

– Хоть я была верующим человеком – меня бабушка еще в детстве крестила, – но я в церковь не ходила. Правда, сына своего крестила, это еще было в 1974 году. Вот и все мои отношения с Церковью. Больше в храмы не заходила, посты не соблюдала, так – перекрестишься, «Отче наш» прочтешь, и на этом всё кончалось.

А тут я мучилась, мучилась, ходила, ходила и в конце концов пошла исповедаться в этом грехе своем и в грехах на подворье Троице-Сергиевой Лавры. На Самотеке такая красненькая церковь стоит. Старая такая церковь. И как-то все с ней было связано. За церковью там есть Митрополичьи палаты, где, кстати говоря, сидел арестованный Патриарх Тихон, а после революции там был сделан милицейский садик, в который ходил мой сын. А отчим мой был дирижером в областной филармонии, и они репетировали в помещении этой церкви.

Там тогда служил замечательный батюшка – отец Лонгин. Он сейчас митрополит Саратовский и Вольский. И я пошла к нему.

– Наверняка помните тот день в деталях?

– Еще бы! Очередь огромная, а я стою и уступаю всем место: и боюсь, и не могу, и вздыхаю. Мне уже какой-то человек говорит: «Вы так вздыхаете… Пойдите освободитесь скорее, и всё!» И я стала батюшке исповедоваться, про отца рассказывала и все свои грехи вспоминала. И я так плакала, что отец Лонгин – а там уже шло Причастие – просто остановил очередь, взял меня за руку и подвел к Чаше, чтобы я в первый раз причастилась…

Здесь я заметил, что над нами резко выглянуло солнце. Оператору даже пришлось менять настройки камеры. А ведь до этого шел сильный ливень. Теперь же свет заливал Фрунзенскую и все лицо актрисы. Впрочем, если говорить про взгляд Покровской, то дело тут было не только в солнце. Давнишнее наблюдение: люди всегда сияют, когда рассказывают о первом Причастии. А после этого быстро замолкают. И правда, что еще говорить, когда ты уже рассказал о главном событии в жизни?

– Ваше воцерковление стало для вас, если можно так выразиться, вторым крещением?

– Да, я стала ходить в церковь. Стараюсь, так сказать… Когда время есть свободное, всегда хожу, да если и нет времени, все равно хожу. Теперь это мой храм. Я исповедуюсь и причащаюсь, пощусь.

– А сын ваш воцерковленный? Кстати, он чем занимается?

– Он историк. И сын, и сноха верующие, воцерковленные, они венчаны. Внук крещенный. Ему 9 лет. Я иногда с ним хожу на службы.

– С вашим мужем (супруг актрисы – актер Герман Юшко) вы тоже, я читал, венчались.

– Мы венчались поздно. Вроде бы мы были давно женаты, и уже сын у нас рос, а мы все не венчаны. И священники нам стали говорить: «Надо, надо, как же вы не венчаны-то?» И мы венчались в университетской Татьянинской церкви на Моховой.

Я спросил у Покровской еще про мужа. Но она наотрез отказалась говорить о личной жизни. «Была замужем, и мое сердце принадлежало мужу», – сказала актриса. Не так уж и мало сказала, если вдуматься.

Уже после интервью, когда мы подвозили Покровскую к ее родному Театру Российской армии, Алина Станиславовна, поддерживая беседу, вспомнила, как однажды в 1980-х годах чудо спасло их с супругом жизни. Они только купили машину, поехали на дачу, по дороге в них влетел лось. Раздался сильный удар. Все вокруг потемнело. Оказалось, брюхо животного провисло через переднее стекло, само стекло острой крошкой высыпалось на водителя и пассажирку. Невероятно, но Покровская и Юшко в том ДТП не пострадали. Не пострадал и лось. Немного опомнившись, он слез с машины и убежал в лес. Повезло, что обошлось без ранений, обычно такие аварии заканчиваются трагедиями. «Бог уберег» – сегодня актриса уже знает объяснение этому чуду.

– А чем знаменитая артистка живет сегодня? Счастлива ли она? – спросил я напоследок уже на ступенях Театра армии.

– Счастливый человек, наверное, – немного подумав, отвечала Покровская. – У меня любимая работа, у меня сын, у меня внук, у меня была любовь в жизни! Возраст только беспокоит. Хочется еще играть и играть, а ролей возрастных не так много. Хотя мне работы хватает.

– Но в кино вы не снимаетесь…

– С кино у меня роман не вышел, причем это не почему-то, я сама так решила. Я в кино не чувствую себя, несмотря на то, что за моими плечами фильм «Офицеры», любимый всеми до сих пор. Мне кино в тягость. А только для заработка мне не надо. Я не могу сказать, что мы богатые люди, но мне и детям моим хватает. Слава Богу! Поэтому, когда я молюсь, то прошу Бога: «Помоги мне в творчестве, но не для богатства, а чтобы было удовлетворение и достаток». А так мне ничего больше не надо.

ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА РАДИСТКИ КЭТ

Кто не знает исполнительницу роли радистки Кэт Екатерину Градову! Но мало кто знает, что эта знаменитая актриса человек воцерковленный. И что во многом именно телефильм Татьяны Лиозновой привел актрису к главной весне ее жизни…

Оговоримся, что Екатерина Георгиевна обычно отмахивается от журналистов. Она на телевидении-то появилась только недавно впервые за десятилетия, да и то пожалела об этом. Поэтому сам факт моей беседы с актрисой уже можно воспринимать как журналистское чудо. Да и не собирались мы говорить о вере, мы вообще о другом кино снимали.

Снимали в одном из ресторанов столицы. Среди роскошных интерьеров помудревшая радистка – забранная в косичку седина, непрестанно думающий взгляд – чувствовала себя некомфортно. Первые 15 минут, пока операторы настраивали свет, все время приговаривала, что не понимает, кто она такая, что она не заслуживает столько внимания… Заказала воду и кофе. «Вкусное, я знаю, есть какое-то… забыла название… латте, кажется». Следующие 15 минут прошли в жарких спорах на тему, кому же заплатить за кофе. Я настаивал, что мы угощаем (мы всегда так делаем), Градова приводила свои аргументы: «Это же безумные деньги! Зачем вам тратиться?» (Это первая актриса на моей памяти, которая искренне так и не поняла, почему ей не дали заплатить).

А свет тем временем все еще устанавливали, и надо было как-то поддерживать разговор. На мой очередной дежурный вопрос: «Хорошо ли идут ее дела?», она вдруг обрубила: «Все хорошо только у идиотов». Но быстро поняла, что своим ответом поставила меня в неловкое положение, и поспешила что-то добавить, но тут раздалась команда: «Снимаем!» Я выдохнул и больше глупых вопросов не задавал.

…А вопрос о вере, как и в предыдущих историях, сам слетел с языка после рассказа Градовой о своем первом муже – Андрее Миронове: оказывается, актер всячески ограждал молодую жену от работы в кино.

– Он говорил: «Такая чистота, и в этой грязи будешь булькаться?!» Он действительно не хотел этого пути для меня, и я ему признательна по сей день, потому что это так: я не должна была этим заниматься.

– Не должны были заниматься по духовным причинам?

– Понимаете, профессия эта, конечно, очень сложная и очень многих разрушающая. Вот Иннокентий Михайлович Смоктуновский ушел без этого разрушения, он был глубокой веры человек, любви к Отечеству, к Богу, к жене и своим детям, а есть люди, которых это разрушает. Я понимала, что мне актерство противопоказано. Я совершенно не осуждаю никого, потому что артисты – это дети, трогательные дети. Они чаще всего приходят к вере.

– Часто приходят, но по-разному…

На что я намекаю, Екатерина Георгиевна поняла сходу.

– Я – из-за трагедии. Основная масса людей приходит к Богу не как у нас принято говорить: «ударяются в религию», ударяются в антирелигию, – а к Богу просто возвращаются. Когда? Когда какая-то драма или какая-то болезнь. А есть избранные, такие особые, которые от радости начинают тянуться к Богу. Так вот я от болезни к Нему пришла, я вхожу в общее число людей. Я тяжело заболела, смертельно, скажем попросту, и в результате восемь лет я пролежала. А после прихода к вере я стала восстанавливаться духовно и телесно.

А потом случился самый счастливый день в моей жизни – день моего крещения! Я в 33 года крестилась – в день рождения моей дочери и в третий день рождения моего прекрасного внука, который для меня просто свет, так же как Марусенька. И когда он родился, я через несколько буквально недель или даже дней подала заявление об уходе из театра, потому что я поняла: меня больше не будет нигде, только с семьей, с Богом. И так это есть по сию минуту.

– Вы ушли из кино, из театра, но слава-то никуда от вас не ушла. Как, будучи уже воцерковленной, вы стали относиться к своей популярности? Насколько она вредна для верующего человека?

– Популярность была бешеная. Встанешь в очередь в поликлинике – начинают все первой пихать к врачу; пытаюсь купить что-нибудь в магазине – начинают мне показывать, мол, иди первая на кассу. Это был ужас! С одной стороны. А с другой – к этому привыкаешь. Еще же сама тема роли в «Семнадцати мгновениях» напрашивалась на то, чтобы мою героиню пожалеть. Поэтому мне на улице и деньги предлагали сердобольные зрители, и всегда старались чем-то угостить, грибы везли, всё везли. И по сей день так – я сама удивляюсь. Но это не моя заслуга. Это сделала Татьяна Михайловна Лиознова.

– Вы скромничаете, Екатерина Георгиевна.

– Ну кто я такая?! Ну что я?! Я считаю, что я была очень средней артисткой в театре, а вот эти два фильма, по которым меня все знают… – ну, и чего теперь?
Я как-то спросила у своего духовного отца: «Зачем мне дана была Богом эта слава необыкновенная, если потом была воля Божия мне это оставить?» Он мне сказал: «Помогать людям. Ты будешь входить в те кабинеты, в которые простой человек не попадет». Так и получается все время: либо я кого-то кладу в больницу, либо куда-то пробираемся, что-то просим. Сейчас уж я прибаливать стала, поэтому меньше такой энергии, но я понимала прекрасно потом, для чего мне слава была дана.

Также я пишу какие-то интервью, статьи духовные. Как говорил мой батюшка: «Слова о Боге от известного человека, не замаранного ролями ведьмы или девушки легкого поведения, воспринимаются людьми лучше». То есть это… ну, вы-то понимаете… через какой-то особый коридор входит в сердце людей. И так происходило очень часто. Происходило и происходит. И я знаю, что через Катю Васильеву, удивительную совершенно личность, обретшую духовность, которая так открыто по-русски кается… я знаю, что через нее тоже очень много народу идет к Истине. Это, конечно, самое главное. И Татьяна Михайловна Лиознова, режиссер фильма о Штирлице, созидала для меня этот путь – вот этого я никогда не забываю.

Получив историю крещения еще одной большой актрисы, я хотел уже порадоваться за свою удачу и успокоиться на этом. Но что-то дернуло меня спросить об отношениях с Богом потрясающего режиссера Татьяны Лиозновой. Градова ответить не смогла, но поручилась, что создательница Штирлица была настоящая русская, к тому же необыкновенная патриотка. А далее последовал пример, это доказывающий. И не пример вовсе, а настоящая сенсация. Неслучайно радистка Кэт обеспокоилась: «А это не вырежут?»

– Лиознова мне рассказывала, как однажды ее позвал в ресторан господин Сорос. И он ей предложил какой-то сценарий антисоветский и огромное количество денег за его экранизацию, два или три миллиона долларов по тем временам. Она встала из-за стола – я очень хорошо помню, как она говорила, – и сказала: «Русские режиссеры не продаются. Спасибо за ужин, всего доброго». И ушла. Вот такая была «маленькая женщина».

На этом съемка закончилась. Воспользовавшись паузой, я пошел за очередным кофе, по дороге вспоминая антисоветские фильмы и режиссеров этих фильмов. Ведь кто-то от миллионов не отказался!

А когда вернулся на съемочную площадку, то увидел, что Градова времени даром не теряла: она активно наставляла молодого оператора в вопросах истинной любви.

– Ты верующий, женат и не венчан?

– Нет еще. Как-то не собрались.

– И не соберетесь так никогда. Надо идти и венчаться. Смотри, – Екатерина Георгиевна начертила на столе два воображаемых круга, – один круг – это Бог, другой – диавол. Пока вы живете гражданским браком, вы вот в этом круге, с диаволом. Он будет всегда рядом, жизни спокойной не даст. Но как только вы обвенчаетесь – всё! Вы уже с Богом. Вот здесь! – волевым жестом Градова указала на круг, в который она поместила Бога.

И даже если наша съемка так и не увидит свет, подумал я, то с Градовой мы точно встретились не зря: после такого убедительного урока вряд ли у членов съемочной группы останется желание идти в круг ада.

Только – к Богу.

По пути великих актрис.

Максим Васюнов (Pravoslavie.ru)

 

ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ:

Легендарная балерина Алла Осипенко о своей войне