Наш герой – состоявшийся космонавт. Дважды он уходил в космическое плавание, четыре раза выходил в открытый космос, и может рассказать, что чем ближе к звёздам, становишься не дальше от людей, а наоборот, и что трава у дома снится реально, а за шум дождя легко принять жужжанье приборов станции. В космосе, если у тебя с ним серьёзно, стараешься, чтобы всё было по-домашнему.
— Сейчас трудно что-нибудь рассказать о космосе, чтобы не повториться, но Вам это удаётся.
Если позволите, я начну нашу беседу с вопросов, которые Вам наиболее знакомы.
У каждого, кто приходит в отряд, наверное, есть свои герои из предыдущих отрядов, на кого равняются. Был ли у Вас такой образец космонавта, если не секрет?
— Для меня таким достойным примером является Владимир Александрович Джанибеков. У меня есть друзья, в том числе не в космической сфере, которые любят и любили его всегда, во все времена. Для меня он настоящий пример для подражания как профессионал.
— Все знают про такие общие традиции в Вашей профессии, как автобусное колесо, автограф на двери, «Белое солнце пустыни». А у Вас, космонавта Александра Мисуркина, есть какая-то своя космическая традиция?
— Я не тот человек, который относится к традициям трепетно. Уважаю позицию других людей, их право на суеверие, но во всём стараюсь увидеть, в первую очередь, здравый смысл. Поэтому, например, посадить дерево — хорошая традиция, в этом есть смысл.
— Александр Александрович, давайте поговорим вот о чём: если раньше космонавты постоянно что-то испытывали, то сегодня в космос летают уже работать, однако, выбор для себя профессии космонавта не стал более простым. Как и прежде, это шаг, требующий смелости, упорства в приобретении и использовании огромного числа знаний, и согласия идти на риск, как пилот «Формулы-1». Скажите, а у Вас были когда-то нештатные ситуации, из которых Вы выходили победителем? Может быть, какие-нибудь небольшие, но, тем не менее, они Вам запомнились?
— Такого, как у Алексея Леонова или у Владимира Джанибекова, конечно, не было.
— Но что-то нештатное было?
— Не могло не быть. Ну, например, наш выход в открытый космос, который был третьим по счёту. Он вообще должен был быть менее продолжительным, чем первые два, и, соответственно, менее напряжённым, там должна была быть работа попроще. Однако, сложилось так, что как раз в процессе подготовки к этому выходу выяснилось: винт крепления экранно-вакуумной изоляции наших антенн вдруг почему-то отсоединился и свободно плавает рядом со станцией в космосе. Мы знали — их ещё пять! Таким образом, к нашему задачнику работ на предстоящий выход в открытый космос добавился его неожиданный ремонт, и проверка состояния оставшихся пяти.
Впоследствии так и оказалось — практически все винты были выкручены, а один вывалился совсем.
Процесс подготовки к каждому выходу начинается с подгонки скафандров. Я точно помню, как примеряя перчатку, посмотрел в иллюминатор выходного люка, подумав: два выхода позади, наиболее сложных, а третий, скорей всего, пройдёт для меня легко. Это была первая мысль, но следующая, что пришла — не говори гоп, пока не перепрыгнешь!
Так и вышло… Потому что, по факту, серьёзность ситуации заключалась в том, что изоляция наших антенн крепится к основаниям винтами с мелкой резьбой и шагом, а это значит, чтобы их закрутить, нужно сделать очень много вращательных движений пальцами в невесомости, в жёстких условиях скафандра.
Замечу, на МКС для проведения внешних работ весь инструмент специальный, но такой отвёртки в наборе не оказалось, и для начала мне пришлось придумывать, как закрепить обыкновенную отвёртку на себе, потому что она нештатная. Тут тоже были сомнения – приварится она к скафандру на Солнце, отклеится и улетит на теневой стороне, или просто запутается, и я её в нужный момент не смогу достать?
И в это время меня навестила счастливая мысль: у Сергея Павловича Королёва в своё время, когда он сделал Лунный посадочный модуль, возникли острые дебаты по поводу поверхности Луны: кто-то говорил, что она твёрдая, кто-то, что она, скорей всего, мягкая, кто-то – что она в виде пемзы… И так как дебаты перешли в «неконструктивную» форму, то Сергей Павлович написал: «Луна – твёрдая», и подписал — Королёв!
Получается, что и я, в своих сложных ситуациях, в какой-то степени, принимаю решения, как он, – я прилепил отвёртку к скафандру!
— И чем закончилась эта интересная история – отвёртка не прилипла, не улетела, составив компанию винту?
— Она очень сильно прилипла, можно сказать, «прижарилась» намертво, мне было тяжело её отлепить, но самое главное, что она в процессе выхода в космос не отвалилась, не улетела никуда, и позволила мне выполнить мою работу. К слову, и сама работа оказалась нетривиальной — я её сравниваю с ситуацией, когда ты делаешь хирургическую операцию в хоккейной краге, которая раздута и находится под давлением футбольного мяча. Отвёрточка — маленькая, не предназначенная для работы в краге. Плюс её нужно через оборот кисти перехватывать, и так много раз, но как только ты две руки отпустил от станции, ты начинаешь куда-то отлетать, и о фиксации чего-либо, конечно, речь уже не идёт. Эта, казалось бы, простая на Земле операция, очень сильно нам нервы потрепала в космосе. В итоге мы пришли к такому конструктивному решению: Фёдор Николаевич Юрчихин держал меня за ноги…
— Не шутите, как это держал?
— Нежно, как в «Месте встречи», в сцене погони Жиглова за Фоксом (смеётся): Фёдор Николаевич держал мои ноги, а я двумя руками закручивал винты!
— Классику вашего жанра, действительно, с Земли представить себе непросто. Но всё-таки задание было выполнено?
— Точно так: он держал меня, пока я не прикрутил это важнейшее оборудование – это лишь один из примеров того, что у нас бывает.
Другой пример – наш четвёртый выход в открытый космос, когда пришлось неожиданно менять блок, изначально не только не запланированный, но, в принципе, не пригодный к замене в космосе.
— Как Вы справляетесь с мелкими предметами на борту, несущими большую опасность именно вероятностью встречи с ними в тесном пространстве станции, есть ли надёжный способ их закрепления?
— Вы говорите: несут большую опасность, и я сразу вспоминаю один момент, заставляющий меня улыбаться. Как-то перед полётом, так как у нас в экипажах есть партнёры из других стран, мы двумя экипажами, основным и дублирующим, были приглашены в посольство соответствующей страны, чьим астронавтам предстояло скоро лететь. Диалог ведёт основной экипаж. А мы, дублёры, скромно молчим, киваем головой, и мои коллеги начинают рассказывать иностранным специалистам, послу страны о том, как это тяжело и невыносимо – работать космонавтом.
Я слушал-слушал, через десять минут шепчу на ухо своему иностранному коллеге: если бы я всё это услышал до того, как поступил в отряд космонавтов, я бы, наверное, не поступал вовсе!
Я это к тому, что, когда мне говорят — неподъёмно или нереально, во мне это вызывает желание доказать, что в космосе нет ничего несопоставимого с опасными профессиями на Земле.
Вернёмся к преамбуле – маленькие предметы: лично я не вижу в них серьёзной опасности. Опасность существует их потерять и, в первую очередь, потому, что на станции присутствует постоянно включенная вентиляция. Поэтому только большое количество текстильной застёжки, действующей по принципу «репейника», нас спасает, и, что не менее важно, это недорого.
— Мы заговорили о МКС, и у нас есть целый пул вопросов о ней, посвящённых прошлогоднему юбилею — двадцатилетию станции.
Первый вопрос: Александр Александрович, МКС строилась, как продвинутая копия нереализованного проекта «Мир-2». Скажите, а насколько в её строительстве был учтён опыт 23-й экспедиции на Станцию «Мир» в 1997 году, когда там почти друг за другом возникли пожар в системе регенерации кислорода, выход из строя системы кондиционирования и, в довершение бед, станция получила сильнейший удар по модулю «Спектр» промахнувшимся при причаливании к стыковочному узлу грузовым «Прогрессом-24»?
— Выводы после тех аварийных ситуаций, безусловно, сделаны были. В частности, по случаю разгерметизации, мы знаем, что на станции «Мир» изначально были проложены трубопроводы, шланги и электрокабели прямо в просвете люков, и так как разгерметизация происходила довольно быстро, то Александру Ивановичу Лазуткину приходилось резать их ножом прямо под током, чтобы успеть закрыть люк. После этой ситуации было принято решение, что любые воздуховоды, трубопроводы и электрокабели, идущие в просвете люков, должны иметь быстросъёмные соединения – «коннекторы», чтобы, если ситуация повторится, можно было быстро всё расстыковать — люк закрыть. В общем-то, с поправкой на нашу суровую действительность, на МКС это решение было воплощено.
— Тем самым, опыт учтён?
— И опыт учтён, и сделан определённый задел на будущее. То же с пожаром: твёрдотопливный генератор кислорода — причина прошлой аварии, стал, наконец, только дублирующим, и на сегодняшний день он даже не установлен в интерьер служебного модуля, а лежит в далёком запасе, как самый-самый крайний резерв. Могу сказать, его доработали — поменяли конструкцию шашек, чтобы температура химической реакции для выделения кислорода была поменьше, чем прежние 500 градусов.
— Надо полагать, что и остальные недоделки инфраструктуры в процессе эксплуатации станции были устранены. Скажите, на МКС есть ответственный за всё её большое хозяйство, а также тот, кто в космосе приглядывает за порядком? Или каждый космонавт, астронавт отвечает конкретно за свой сегмент на её борту?
— На нашей космической, как и на любой из полярных станций, есть обязательное деление на блоки, отсеки и сегменты. На каждом из них, естественно, есть «старший сегмента», отвечающий за грамотную эксплуатацию на нём техники. И есть командир экспедиции, который несёт ответственность за действия экипажа в аварийных и чрезвычайных ситуациях. Также его забота — сплочение собравшихся на борту людей, поддержание хорошего климата в коллективе, чтобы в его вахту работала команда, а не отдельные личности.
Но вот по субботам, в день, когда мы наводим порядок, у нас нет ни главных, ни старших. Кто-то пылесосит, кто-то панели протирает — уборкой занимается весь экипаж.
— Вопрос чисто гипотетический: о чём могла бы говорить официальная инструкция на случай попадания МКС в мощную Солнечную бурю, и что в таком случае должен предпринять экипаж — увести станцию на более низкую орбиту, или эвакуироваться?
— Вы имеете в виду Солнечные «сверхбури» с повышением радиационного фона?
— Именно так — максимальное повышение.
— Знаете, сейчас всё больше и больше слышится в СМИ, и в профессиональной среде о том, что NASA разрабатывает проект «Deep Space Gatewау», т.е. Лунной орбитальной станции. Понятно, что и я испытываю к нему не простой интерес, а профессиональный. Так вот, однажды, когда это меня достаточно переполнило, я спросил у наших коллег из Института медико-биологических проблем: если уже условно «завтра» мы собираемся летать на орбитальную станцию Луны, то как же мы решаем проблему защиты от радиации?
Я был очень рад ответу: «Мы будем летать туда в те прогнозные сроки, когда вспышек на Солнце не предвидится»!
— Почти, как у Сергея Павловича «Луна — твёрдая»!
— С одной стороны… Но с другой, на сегодняшний день прогнозы солнечной активности очень точны. И если экспедиции, в перспективе, планируются по шестьдесят дней — это общие планы, то, в принципе, всё реально. Большего я вам сказать не смогу, пока оно не действительность.
А на МКС, Вы правы, мы находимся под защитой магнитного поля Земли, ниже радиационных поясов, поэтому, катастрофических порывов солнечного ветра я не только не ожидаю, но это настолько маловероятно, что… Словом, если такая вспышка произойдёт, то и на Земле никому не поздоровится!
— А если, как исключение, такая неприятность произойдёт, то на борту опять вся надежда на самоотверженные действия экипажа?
— У нас есть три аварийные ситуации, которые чётко расписаны: это пожар, разгерметизация, и ещё одна проблема, — система терморегулирования американского сегмента, которая содержит в себе аммиак. А, как мы знаем, аммиак отбивает охоту жить у человека. В продолжение моей шутки, так и напишите: «ни инструкции на случай встречи инопланетян, ни инструкции насчёт повышенной радиационной опасности у нас пока нет».
— Александр Александрович, теперь вот такой вопрос: еда в космосе. Насколько она приближена к еде земной, имеет ли она вкус или имитирует настоящий, и справедливы ли слухи о том, что вскоре рацион космонавта будет распечатываться на 3D-принтере, прямо на борту?
— Я очень рад, что пока нашу еду на 3D-принтере не распечатывают. По моим наблюдениям, около половины всей нашей пищи в космосе — это консервы. Если Вам завязать глаза, и не говорить, что они космические, Вы их явно примете за консервы обыкновенные, такие же вкусные или невкусные. В них нет каких-то особенностей для неземных условий. Вторая часть нашего стола — сублимированная пища, полностью приготовленная и обезвоженная. В неё, чтобы она восстановилась, надо добавить горячей воды, и ты получаешь картофельное пюре с луком и грибами, например.
— А по вкусу оно — пюре или всё же «Ролтон»?
— Безусловно, пюре, может быть, не совсем домашнее, но очень близкое к нему — грех жаловаться, честно.
— А любимая еда?
— Я бы не сказал, что единственный, но близкий к тому, и любимый десерт всех российских космонавтов — это творог с облепихой или чёрной смородиной.
— Интересно, надо взять на заметку…
— Рекомендую, блюдо действительно очень хорошее.
— Вопрос из того же пула про МКС: ароматы орбиты — чем чаще пахнет на МКС, присутствует ли запах пластика?
— Не задавался таким вопросом, хотя он хороший — почему нет?
Чем пахнет? Сразу оговорюсь, моё обоняние весьма далеко от тонкого. Возможно, мне с ним повезло, может быть, нет, но я могу Вам сказать – на станции точно чувствуется свой специфичный запах после стыковки. И каждый опытный космонавт считает своим долгом обратить внимание молодого космонавта на переходные люки, когда они открылись, понюхать воздух около них, там, где штанга стыковочного механизма, где только что происходило касание. Как правило, это называется запахом «жжёного металла», но это не точно…
— Сварки?
— Возможно, отчасти… но я не могу сказать, что Вы прилетели, и у нас «благовоние» на всю станцию. Это, скорей, локальное, местное. Ведь пока переходной шлюз не наполнишь воздухом, там стоит космос, и это запах космоса, стыковки, и чего хочешь.
Я, например, привык к тому, что возвращаясь после выхода в открытый космос, особенно, если поработал в отсеке, где стоят двигатели, ты, хочешь или не хочешь, соприкоснувшись с их атмосферой, приносишь на себе и недосгоревшие компоненты топлива, в какой-то пропорции, присутствовавшие в ней. Для экипажа станции этот запах нельзя назвать приятным, и, если честно, он вполне ощутим.
— А это не аналогия, когда в салоне самолёта тоже присутствует запах двигателей — все понимают, что это горючее, но лететь надо, и будет лучше, если ты поскорее к нему привыкнешь?
— Нет, у нас есть компоненты похлеще, чем авиакеросин, такие не встретишь на земле.
— Значит, он есть всё-таки — этот особый космический запах?
— Насчёт «особого» я бы не стал возражать, но опять же я бы сказал, что это запах атмосферы, которая, так или иначе, есть вокруг станции. А так, — нормальный воздух.
— Александр Александрович, космонавт МКС — фигура медийная, на станции всюду камеры, работающие online. Насколько психологически тяжело космонавту быть под их прицелом все 24 часа, превращенные для него в эфирное время?
— Я не могу сказать, что у нас там действительно каждый шаг под видеозапись, но Вы правы в том, что сейчас и у космонавтов, и у астронавтов достаточно много общения со СМИ, и внешним миром через видеокамеры — это правда.
Поначалу я не очень это приветствовал, так как моё видение таково: я на МКС для того, чтобы делать научную программу, ставить эксперименты — очень нужные, важные, полезные, и очень дорогие, а не тратить своё драгоценное время на медийность, как правильно Вы сказали.
Я и сейчас придерживаюсь такой точки зрения, но если мне поставили задачку поработать по связям с общественность, то я должен и эту работу сделать хорошо. Наверное, это мой принцип.
— «Принцип выше успеха» — это не про Вас. У Вас всё должно быть выполнимо, и выполнено. Тем более, мой следующий вопрос Вам может показаться весёлым: для многих Вы космический непоседа, если не гоняющий по станции на пылесосе, то вопреки невесомости, играющий на ней в бадминтон – это так, и на эту тему есть видео… Не страшновато производить трюки в отсеке с толщиною стенки всего в полтора миллиметра?
— Если мы говорим серьёзно, то в бадминтон я играл 1 января 2018 года — это был наш законный выходной. Конечно, каждый день себе такое удовольствие не позволишь, потому что для этого специально готовишь модуль, компьютеры убираешь, оборудование в стороны разносишь, и весь экипаж должен находиться на «корте». Это было практически единственный раз!
— На видео вы все вместе, и выглядите, как молодые люди, у которых родители уехали на дачу.
— Ну так тяжело в бадминтон одному играть, даже в невесомости.
А что касается, в принципе, каких-то творческих работ, то я много личного времени посвящаю именно им, и уже выкладываю на You Tube и в социальных сетях. Как Вы понимаете, они больше связаны ни с пылесосами, и ни с бадминтоном, а с физикой, что тоже хорошо.
— Мы все обратили внимание на Вашу «занимательную космонавтику», очень интересную и полезную. Не планируете продолжить миссию Зигеля и Перельмана, — выпустить книгу?
— Нет, я планирую прочитать много книг, чего я не сделал в детстве, а вот писать… нет.
— Не так давно в мире отмечался Международный день рек — это к вопросу об экологии. Гольфстрим ведь тоже река, только подводная, в океане, из космоса вам её хорошо видно. Ходят достоверные слухи, Александр Александрович, что он остывает из-за потепления климата, но, может быть, и наоборот — суша разрешила себе погреться за его счёт, вызвав изменения в переносе тепла…
Хочется узнать — заметно ли с высоты МКС что-то из экологических изменений на Земле, что бросается в глаза?
— Я могу ответить коротко, но это будет неинтересно. Помните фильм «Формула любви»?
— Марка Анатольевича Захарова?
— Совершенно верно. Там была сцена, в которой селяне спрашивают слугу графа Калиостро: «А правда, что вашему хозяину больше тысячи лет?» Ответ стоило услышать: «Не знаю, врать вам не буду, но за те двести лет, что я ему служу, он ничуть не изменился!»
Вы уже догадались: чтобы я мог, как эксперт, заявлять о том, что видел признаки изменения климата на Земле, пока я летал в космосе, наверное, я должен был бы летать лет двести! Тогда я мог делать не околонаучные, а достоверные выводы.
Сказать, чтобы я видел снег в Сахаре? — Нет, не видел.
Сказать, что снег кончился над Антарктидой? — Тоже, вроде, нет…
Говоря конкретно, мы постоянно ведём такую работу, следим за атмосферной активностью, фотографируем ледники Патагонии, и учёные, анализируя эти снимки, проводят параллели с тем, как изменяется климат на Земле. Но я не слышал ни одного доклада, в котором бы чётко прозвучало: «Ребята, всё, послезавтра снег кончится!» Или наоборот…
— Благодарю. И впереди вопрос не менее интересный — будущие планы нашей космонавтики. Речь о корабле «Федерация», в тандеме «Ангара-Федерация». По Вашему мнению, насколько этот проект осуществим в ближайшее время, вобрал ли он в себя что-то из предыдущего большого проекта «Энергия-Буран», когда-то обогнавшего своё время, и под какие проекты или программы эта новинка делается?
— То, что Вы, очевидно, имеете в виду, это принципиально другой корабль, в отличие от «Бурана», если с ним проводить параллель. Задача «Бурана» состояла в доставке больших грузов на орбиту, а также иметь возможность эти, даже по сегодняшним меркам, колоссальные грузы возвращать, что он и был в состоянии сделать, но у нас, к сожалению, закончились возможности такие грузы туда посылать и возвращать. Для справки: грузоподъёмность «Бурана» была аналогична ей же у «Шаттла» — 22 тонны.
«Федерация» — это космический корабль, который сегодня уже не называется «Федерацией», он просто «Перспективный транспортный корабль» — «ПТК». Его основной задачей являются длительные автономные полёты за пределы низкой околоземной орбиты, на что он, собственно, и рассчитывается. Понятно, что фокус внимания всех, как за пределами Роскосмоса, так и внутри, сосредоточен на Луне, на лунной орбите, как минимум, на лунной станции — заявлений от всех было много…
— Тут же не могу не спросить, планируете ли Вы сами поучаствовать в полёте на корабле «Федерация»?
— В рамках действующей Федеральной космической программы мы знаем, что этот корабль должен полететь до 2025-го года, и пройти лётные испытания, но вот как раз там пока программа и заканчивается.
Хочется, конечно, надеяться на её продолжение, и космонавту Мисуркину очень хочется поучаствовать в этой программе за пределами низкой околоземной орбиты — я имею в виду программу освоения Луны, не побоимся этого слова.
— Ещё у нас есть вопрос касательно Вашей «занимательной космонавтики». Садится ли на станцию пыль? Если да, то откуда ей взяться там, где ничего нет, и как ей удаётся на что-то сесть в условиях невесомости?
— Снаружи станции нам её вытирать не приходится. Космическая пыль, если она там и есть, то её источник не наша деятельность, и взялась она там без нашего участия. А внутри станции пыли действительно много, и источником этой пыли является сам человек, как бы интересно это не звучало. Не только, конечно, но он в первую очередь. И это не столько пыль, но ещё и продукты нашей жизнедеятельности: хлеб поел неаккуратно — крошки разлетелись. Я консервную банку с гречневой кашей и мясом открывал только один раз, и знаете почему?
— Собирать гречу, видимо, тяжело по станции?
— Да, именно так — она хочет улететь! Плюс, конечно, бортовые поверхности, которые у нас есть, они тоже достаточно большое количество пыли генерируют в итоге. А вот, что касается звёздной пыли, к сожалению, или к счастью, я её пока не наблюдал.
— Спасибо, Александр Александрович. Ну, тогда новых Вам стартов, на новом корабле, с нового космодрома, и, конечно, продолжения Вашей «занимательной космонавтики»!
Над интервью работали Игорь Киселёв, Евгений Киселёв.