«Пока безумствует мечта»…
Пока безумствует мечта,
Я в вечность простираю руки,
Сквозь мрак уныния и скуки,
Вступая с чистого листа…
То, чем занимается Фёдор Конюхов, не стало течением, но только потому, что люди неодинаковы. Ему Бог дал — так считает он сам, а ведь когда-то всё начиналось с повисшей на тоненькой веточке вере в свои возможности. Мы не знаем — Конюховыми рождаются или ими становятся, но он из породы людей, которых не остановить даже возрасту, и сейчас он также продолжает идти к мечтам, вспыхивающим одна за другой, и вопреки советам чистого разума вырасти, наконец, их осуществляет с завидной периодичностью.
Скептик, наверное, имеет право на вопрос — что дали рекорды Конюхова тебе, стране, человечеству, — пустая отвага? Позволю себе ответить в защиту уважаемого мною человека-легенды: от него очень многие, например, узнали, что людей чаще загоняют в угол не обстоятельства, а неверие.
Мы продолжаем беседу с Фёдором Конюховым.
— Беседуя с Вами, нельзя не спросить о климате планеты. В последнюю свою экспедицию в Арктику, с Дмитрием Шпаро и Виктором Симоновым, половину маршрута собакам приходилось переплывать многочисленные трещины, либо их везли вплавь. Чем это может отозваться для береговых территорий, когда мы увидим Северный Ледовитый океан открытым даже зимой?
— Ну, он же уже идёт к этому, и, конечно, климат там очень меняется, просто на глазах. Ещё не так и давно, в 1909 году у Роберта Пири на его пути к полюсу встречались только небольшие полыньи, затянутые молодым, неокрепшим льдом посреди многолетней ледяной тверди. Через шесть десятилетий, во времена Уэмуры полыньи стали гораздо шире, а с 2015 года нам уже дрейфующие «СП» не на что поставить — лёд стал ненадёжен. Климат, природа и животный мир первыми приняли на себя удары глобализации, и этот наползающий уже и на людей ужас пока не остановить ни «коронавирусу», ни «Грете Тунберг». Мы не услышим хорошего прогноза борьбы с болезнью глобального потепления, пока не начнём решать это всей землёй, или пока нас действительно не останется те полтора миллиарда, которым озоновые дыры по барабану! Кстати, над Антарктидой дыра закрылась, но, думаю, только для того, чтобы пробиться над густонаселённой точкой на карте.
Я шесть раз ходил к Мысу Горн, из них четыре раза самостоятельно, один раз, в 2009 году, с командой, и ещё раз соло на вёсельной лодке, и своими глазами видел, как природа меняется и животный мир скудеет.
В 1999 году в этом районе океана ко мне подплывали касатки, это было часто, и довольно привычно, а в последний раз, в 2018-м, уже не подплыла ни одна, киты подходили — сейчас это редкий случай, их было больше, и альбатросов почти не видно.
Меняются течения, и это тоже уводит прежних жильцов от прежних мест обитания. Но особенно грустная картина, скажу Вам честно, в том, что человек постоянно вмешивается в ход тех вещей, в которые ему бы надо было категорически запретить это делать, и в этом ряду, например, тюрьма для касаток и белух на Дальнем Востоке, где человек убивает природу ради наживы.
У меня слёзы текли по сердцу — такого не позволили себе даже предприимчивые китайцы, просто заказав животных нашим предпринимателям…
Разве это дело, что настоящих патриотов за экологию можно по пальцам пересчитать, и только своевременное вмешательство целого российского президента помогло освободить несчастных животных, (которые относятся к таким же существам, как и мы — мыслящим, а это значит, и ранимым), и вернуть их в их естественную среду в относительно здоровом виде. Мы православная страна, и я горжусь каждому её вкладу в человеческую копилку, а именно так я бы и назвал вмешательство президента в проблему явно не его уровня.
Я, наверное, выскажу ещё одну непопулярную точку зрения — запретить дельфинарии, и сделать это по всему миру. Мы не отказываем касаткам и афалинам в высокоразвитом мозге, но как мы к нему относимся? Как сказал Жванецкий давно: заставляем их крутить сальто за ту рыбу, которая своё открутила — практически, нам братьев по разуму… Вы думаете, с наездницей на спине дельфин чувствует себя птицей? Я Вас умоляю — он чувствует себя черепахой, а вполне возможно, и идиотом!
— Говорят, фауна океана изучена лишь на сорок процентов. Вы тоже говорите, что, пусть и в уменьшающемся количестве, в океане, с Вами рядом плавают киты и дельфины, в небе парят птицы, а на пути к полюсу встречаются медведи и тюлени. Как складываются Ваши отношения с ними, Вы к кому-то присматриваетесь или это всегда неожиданные встречи?
— Ну, конечно, неожиданные, — и радостные, и тревожные. Например, я всегда, выходя в океан на маленькой лодке, опасался встречи с китами, которые могут случайно, в процессе затеянной со мною игры, перевернуть лодку. Морские животные весьма любопытны, и мне каждый раз везло наблюдать за их поведением на расстоянии нескольких гребков вёслами, но это, скорее, исключение, а не правило.
— Фёдор Филиппович, серьёзно, — Вы с океанскими кальмарами встречи не опасались? У отдельных монстров наблюдали пятнадцатиметровые щупальца — акулы перед ними робеют, это не фантазия?
— Ну, какая фантазия — и находили, и наблюдали, и видели: я сам, когда ходил рыбачить на БМРТ, мы по шесть месяцев тралили…
— Простите, — на Дальнем Востоке ходили?
— Нет, у таких судов география все промысловые зоны мирового океана — и возле Ванкувера, и в районе Гавай, не забывали ни Чили, ни Фиджи. В наш трал не однажды попадали кальмары, у которых туловище — с длину моей лодки, а это все девять метров, а щупальца доходили до тридцати двух!
— Я почему говорю: когда монстр попадал в наш трал, мы его вытаскивали — палуба у нас была тридцать два метра, и он лежал на всю палубу. Конечно, в более холодной и мелководной Атлантике такого не словишь, но в Тихом океане противостояние с этой тварью вполне возможно — он твой улов, ты его улов. В океане я всегда помню, что мне их следует опасаться, они нападают внезапно, и могут обвить тебя вместе с лодкой, и потащить в глубину. Я знаю рассказы о целых небольших судах, которые монстры превращали в свою добычу.
— А акулы Вас не рассматривали как белковую добавку в свой рацион — Вас не смущало их неожиданное всплытие в недопустимой близости с лодкой?
— Акула — нет, она ничего не сделает пока ты в лодке, ты на неё смотришь, как на кино бесплатное, но стоит лодке перевернуться, то тебе только Бог сможет помочь…
— Вы выстроили собственную деревню, как мне кажется, с просветительской целью. С Вашей точки зрения, сколько времени современный человек должен проводить в городе, и сколько в дикой природе?
— Мне город нужен только для организации экспедиций. На природе легче созреть духовно, настроиться на новый маршрут, но сам проект, от замысла — до логистики, без города не возможен. Если бы я всё время находился в дикой природе, в своей деревне, я бы ни разу не вышел в путь, потому что первыми шагами любой экспедиции, кроме настроя на неё, должны быть материальное и экономическое обеспечение.
Каким бы ты не был отважным и семи пядей, но построить батискаф, лодку, самолёт или стратостат, да и просто куда-то доехать или долететь, нужны, совершенно верно, деньги. Я могу поставить на карту всё, что у меня есть, но иногда этого не может хватить даже на раскрутку самой идеи.
Соответственно, почему я люблю Москву, потому что, Москва интересный город, в котором у меня тысячи друзей — они помогают.
В деревне у меня тоже друзья, там я правильный человек, но и там я не отдыхаю, а переключаюсь на что-то другое, много пишу, работаю на земле, а пассивный отдых это для меня равносильно хладнокровному убийству времени, при отягчающих обстоятельствах…
Деревня моя для меня «созерцательная точка», но, потом, надо понимать, что «Деревня Фёдора Конюхова» — есть инвестиционный проект под моей эгидой. На её территории построились и уже проживают такие известные люди, как Михаил Пореченков, Андрей Мерзликин, Сергей Маховиков, Виктория Тарасова, Алексей и Игорь Огурцовы, Дмитрий Пучков, Вадим Медведев, Фёдор Добронравов, и места ещё полно. Там рядом рыбалка, и пока ещё есть охота, хоть и не для меня спорт. Закончить ответ на Ваш вопрос, Игорь, хотелось бы так: на природе человек должен жить не столько, сколько захочет сам, а сколько она его сможет вытерпеть.
— После всех кругосветок, Вы, наверное, уже для себя решили — Земля живой организм или камень, покрытый мхом жизни?
— Весь мир — живой организм. И камень, покрытый нами, как мхом, он дышит своими недрами, гоняет по артериям рек воду, как свою кровь. — Он движется, и, может быть, в отличие от нас, людей, хоть знает, куда?
По моим ощущениям, Земля или живая, или ведёт себя, как живая.
— Тогда спрошу больше: в последнее плавание, от Новой Зеландии — до Мыса Горн, океан ни разу не показался Вам «Океаном Солярис», с которым можно говорить, и тогда не замечаешь, гребёшь ты час, или уже наступил другой день, или Вам хватает и Ваших мыслей?
— Конечно. Весь мир живой. Раньше мне, молодому, было сложно путешествовать. Слишком много тщеславия. С трудом переносил одиночество. Попробуйте провести сто дней без общения, или двести, как в первых моих кругосветках. Не было ничего тяжелее одиночества! А сегодня я понял: нету на земном шаре одиночества. На Земле все живое. Тот же океан — в нем киты. Горы живые. Пустыня. В пустыне с тобой Господь Бог. И святые, которым молишься. Мыслей в океане хватает, особенно когда идёшь по нему монотонно, на вёслах. Когда в них уходишь, ты можешь не чувствовать усталость, забыть о мозолях, и даже голоде, за мысли можно спрятаться, когда тебе трудно. Они же и повод к общению, например, с собой или Богом, который, как «Солярис», знает все твои мысли.
Он может подарить тебе свидание с юностью — усадить напротив тебя, кого бы ты ни захотел. Такого на берегу никаким гипнозом не вызовешь, а в плавании тебе достаточно просто долго смотреть на воду…
— Вы были знакомы со многими легендарными личностями, от космонавтов — до подводников, от путешественников — до священников, но, может — быть, какою-то из встреч Вы наиболее дорожите?
— Ну и вопрос… Не скажешь о ком-то одном. Я и с космонавтами не упускал возможность познакомиться ближе — с Гречко, например, Царствие ему Небесное. — Теперь он настоящий космонавт, который землю покинул… Близко знаком с Джанибековым Володей, тёзкой моим, Федей Юрчихиным — все они очень интересные люди. Я встречался с Туром Хейердалом и с Эдмундом Хиллари, который первым поднялся на Эверест, с Жаком Ивом Кусто. И знаете, каждая личность неповторимая драгоценность, будь он художник или священник. — И батюшка Илия, и Владыка Иосиф, и старец Наум…
— Уверен, что к Вам часто от журналистов летит вопрос — кто Ваш кумир, но одного из них, а может быть, и единственного, я попробую сам назвать: Наоми Уэмура — маленький человек, позволивший себе мысль, которую подхватили и Вы, о том, что человек ограничен лишь собственною фантазией. Вы знали Наоми лично, и, надеюсь, что-то от него перекочевало в Вас, и Ваш изумительный портрет Уэмуры — дань памяти человеку, о котором никак не хочется говорить был…
— Хотите, назовите Наоми моим кумиром, но у нас, православных, кумиров нет, я его считаю своим учителем, и всегда старался быть похожим на него. Он мой идеал, и это меня нисколько не обижало, ведь если художнику говорят, что он похож на Рокуэла Кента, то в этом нет ничего плохого, я этим горжусь — это для меня большая честь.
В моей деревне сорок шесть улиц, все названы в честь путешественников, и улица Наоми Уэмуры одна из центральных — здорово, что она там есть, и я хочу, чтобы те, кто на ней поселился или ещё поселится, так же испытывали гордость за то, что на ней живут.
Я Вам вот что хочу сказать: В 70-80-х годах, в социалистически развитом государстве одиночек всерьез не воспринимали — если человек не вписывался в систему, и в образ жизни людей, из которых должны получаться гвозди, его в психушку забирали.
Все изменил Уэмура. — Как? — В 1978-м открыл эру одиночек, доказал, что одиночка способен делать то, чего не сделаешь командой.
Один поднялся на Эверест, один пошел к Северному полюсу… Весь мир ему поражался, но долго никто не решался повторить. Только в 1986-м француз Жан-Лу Этьенн один добрался до Северного полюса. А в 1990-м пошел уже я…
— Жак-Ив Кусто однажды высказал мысль, что лучше тратить деньги на исследования океана, чем на космические полёты. Поэт и океанограф Александр Городницкий к ней присоединился, а что бы сказали Вы?
— Я бы так не сказал. Когда я был маленький, а я родился в 1951 году, и когда в 1957-м в космос впервые полетел спутник, то моя бабушка по отцу, услышав об этом по проводному радио, — мы по вечерам садились пить чай, слушали, говорили… обрадовалась очень своеобразно: — «Масло полетело»! Спрашиваю её — а почему масло? Вообще-то тебе ещё рано об этом, но если в магазинах масла нет, а на такое деньги находят, значит, оно и улетело. Я тогда был маленький, и бабушку я просто не понимал, а когда начал ходить на яхте, тогда и понял, как она заблуждалась, и теперь люблю повторять, когда технический прогресс одерживает очередную победу над скептицизмом — бабушка, ты была не права!
Вот я иду в океане, и мне не нужен секстант, я по спутниковому телефону и говорю с домом, и определяю своё место. Я считаю, что люди мало своего времени и усилий направляют на космос, и мне будет, например, обидно уйти из этого мира, так и не узнав, что мы, русские, высадились на Луну или на Марс. Если бы на это направить оборонные расходы всех государств, люди бы уже давно осваивали не только ближний космос, построив города на Луне, но и приступили бы к более серьёзной задаче — освоению Марса и Венеры. И никому бы никогда не пришлось гадать, почему наша «Лунная программа» была в один день закрыта? А американцам пришлось, неожиданно для всех, и самих себя, свернуть миссию «Аполлон»?
Им даже пришлось разобрать ракету «Сатурн», чтобы нельзя было догадаться, высаживались их астронавты на Луне, или они долетели только до киностудии? Я отвлекусь… Я сейчас стою — рисую, рассказываю о себе, — Москва стоит в пробках вечерних, а Нью-Йорк утренних. И в этих пробках стоят миллионеры, миллиардеры, политики, премьер-министры, президенты — люди, облечённые властью, которые, как им кажется, правят миром…
Ничем они не правят, они даже не могут из пробки выехать — придумать другой способ передвижения. Объявляют протекторат над ресурсами Луны, и Марса, но пока их фантазии и размеров кошелька хватило только на то, чтобы заасфальтировать Землю, от этого и климат меняется, и в пробках стоим. Что говорить, пойма Амазонки заасфальтирована — проложили автобан даже через джунгли, много ль там от них осталось, а ведь это одно из лёгких планеты — второе Сибирь, но скоро и его перережет дорога Москва — Казань, и дальше — до границы с Китаем. Вот Вам картина этого лета — над Москвой за пару часов выпала месячная норма осадков, а Москва это раскалённые крыши, плитка и плавящийся асфальт… Это, всё равно, что лить на плиту, и уже не медленное испарение, а взрыв разогретого водяного пара включается в парниковый эффект, а заодно способен скрутить воздушные потоки в такие вещи, которые уже никаким крылом не переведёшь в энергию полёта.
Простите за моветон, лысыми не рождаются, но потихоньку становятся, зато теперь любой аллигатор при деньгах, продав доисторическое отечество, может себе позволить ездить на Бентли.
Игорь, Вы понимаете? — Бросайте Вы свою машину, ходите пешком!..
— Тоже не вариант: когда пешком настоишься, машина, вроде, не лишняя…
Вы многое дали в копилку имиджа нашей страны. В сознании людей Вы — образ Духа России. Какую-то поддержку со стороны Государства или Географического Общества Вы получаете, или всегда рассчитываете только на свои силы и помощь спонсоров?
— За всю свою жизнь я ни разу не обратился за поддержкой к государству — почему государство должно помогать финансами Фёдору Конюхову? У государства есть другие задачи. Ну, а что до оценки Родиной моих подвигов, то я награждён орденами «Дружбы народов» и «Почёта» — за вклад в укрепление связей между республиками, как СССР, так и теперь СНГ, и грамотой Совета Федерации, очевидно, за то, что я до сих пор живой.
— Я никогда не обижаюсь на спонсоров, как мы теперь их называем, когда я захожу, а мне не дают деньги на ту или иную экспедицию. Я выхожу и думаю — значит, я не убедил или моё достижение не так важно для этих людей, неинтересно. Тогда я пересматриваю своё отношение к той или иной затее своей, назовём это экспедицией, и на втором подходе к тем же, или другим людям, постараюсь сделать так, чтобы мои мысли уже не были только моими, они должны так же присниться и тем, к кому я иду. Вот спортивный рекорд, он ярок, потому что, спорт на виду, он — вспышка, а научное достижение, прежде, чем ему быть, ещё на стадии идеи должно попасть в питательную среду, раскручивать его долго, значит и деньги на него надо начинать искать в научных сообществах, которым не помешал бы эксперимент на мою выносливость и способность адаптироваться в условиях экстремальных нагрузок на организм. Поэтому, и чтобы не залезать в карман к себе или государству, в основе каждой из моих экспедиций лежат научные разработки.
Мою вторую экспедицию на Эверест, например, профинансировал… дай Бог вспомнить, — «Современный гуманитарный университет», там ректор, геолог по образованию, сам заражён альпинизмом, но в свои 76 лет подняться уже не может, так решил меня поддержать. Деньги даются под научную программу — им было интересно, как будет себя чувствовать моё сердце, обвешенное датчиками, при подъёме на высоту 8848 метров, и вся информация автоматически с меня поступала к ним, в университетскую лабораторию.
Второй раз на Эвересте я был живою лабораторией — моя биометрия через интернет уходила в Москву в режиме online.
Игорь Киселёв