Жизнь поёт, плачет и смеётся: деревенские звуки

Помните, как у Гоголя в «Старосветских помещиках» двери пели – каждая свою песню, каждая издавала свой особенный звук? Так вот, в деревенской жизни не только двери, но и всё вокруг поёт, плачет и смеётся, всё имеет богатейшую и своеобразную звуковую палитру.

Взять хотя бы дом: у каждой половницы свой голос. Когда рано утром, или поздно вечером в темноте ступаешь осторожно по ним, чтобы никого дома не разбудить, то уже знаешь – какой из них можно довериться – той, которая сидит крепко, недвижимо, и не издаст предательского скрипа. Когда затапливают печку – тут тоже свой набор и своя последовательность звуков. Бывает, ты ещё спишь рано утром, а бабушка уже встала обряжаться. Слышишь сквозь сон, как она открывает металлическую дверцу печи, как берёт из кучки поленья и укладывает их, отрывает берестинку, суёт её к тонким поленьям, или от соснового полена отщепляет ножом лучину, потом – чирк спичкой, «Господи, благослови», и слышишь как эта берестина начала потрескивать, представляешь мысленно, как она заворачивается вокруг лучинки, или тонкого полена, и вот уже спустя минуту, в печке всё загудело, завояло, особенно если на улице мороз и хорошая тяга, начинают трещать дрова, согревая подвыстывшую за ночь избу. Потом опять задремлешь на время, и позже слышишь, как чайник на плите начал шуметь, да всё сильнее, сильнее. Потом, наконец, мощно закипает ключом, и, не выдержав напора, выбрасывает струю кипятка на раскалённую плиту. Тут взрыв, шипение, пар – значит, настала пора отодвинуть чайник на край плиты и заваривать чай. Потом он так и будет стоять весь день на плите горячим, будет шуметь, но всё тише и тише. Потом, наконец, наступит время, когда печка полностью истопилась, чайник умолк, народ ушёл на улицу по своим делам, а ты сидишь дома один, читаешь, или делаешь что-то молча, и слушаешь тишину, ощущая, как молчаливая печка отдаёт дому тепло – это тоже замечательное деревенское впечатление.

Когда выходишь из избы, то и вправду сталкиваешься с гоголевскими дверями. Они, действительно, издают превосходные разнообразные звуки. За десятки лет ты их знаешь наизусть, до мельчайших подробностей. Вот дверь избяная, самая главная. Закрывается она плотно, чтобы её открыть, или до конца закрыть, надо приложить усилие. Входит в свои косяки и выходит из них с мощным низким, басовитым звуком. Выходим в сени (сини, как у нас говорят). Дверь в кладовку открывается легко, с лёгким скрипом, запирается на маленькую вертушечку. Дверь на двор закрывается на крепкий кол, просовываемый между двумя старыми вбитыми в стену лошадиными подковами. Когда с отмашки её закрываешь, она доходит до конца, потом отпружинивает немного назад, и её надо слегка прижать ногой, чтоб встала на место. Звук издаёт такой, как будто кто-то громко и от души чихнул. Дверь на крыльцо тоже закрывается на кол, причем так плотно, что для того, чтобы закрыть, надо навалиться на неё всем корпусом. По мощности издаваемого звука, разве немного уступает избяной двери. У ней есть ещё вертушка. Если надо дверь прикрыть днём, то достаточно закрыть на вертушку. Тем более если знающий человек захочет зайти снаружи, то ему достаточно просунуть руку в небольшое отверстие сверху с правой стороны, и отвернуть деревянную вертушку, издающую громкий гулкий звук. Таким образом, хозяин дома уже знает, что через три-четыре секунды кто-то зайдёт в дом. И, наконец, есть ещё дверь с крыльца на улицу. Она закрывается на шпингалет, на толстый крючок, а чтоб этот крючок никто с улицы не открыл, между ним и дверью ещё вставляется тонкая узкая дощечка. Дверь с крыльца распахивается почти бесшумно, звук издают только отпираемые запоры.

Ну вот мы и на свободе. Тут встречаемся с уличными звуками. Если это зима, то дует ветер, наметая сугробы снега возле дома. Если сильный мороз, то могут громко трещать деревья, а ещё трещат избяные брёвна, но глуше, чем деревья – как будто кто-то ударил деревянной колотушкой по избе. А если это лето, июльская жара, то на этом зное ты слышишь целый концерт различных насекомых. Их короткая жизнь в самом разгаре – это и мухи, и слепни, и жуки иногда пролетят, а пуще всего – кузнечики. Куда ни пойди – везде стоит гул, шум, треск – жизнь жительствует. О поющих птицах даже не говорю, их десятки видов: от зачаровывающего всех соловья до противной трещотки коростеля. Чем лучше погода, тем громче и многообразнее уличный природный концерт.

Домашние животные, и человек рядом с ними – это тоже особая звуковая картина. Теперь деревни опустели, и звуки ушли вместе с людьми. Прежде было не так. Какое тут было разнообразие! Вот едешь в телеге, запряжённой жеребцом, а в полутора километрах на лугу пасётся кобыла. Жеребец увидел кобылу, да так заржал, что аж тело его сотрясает, а через оглобли и телега пошатывается. Через три секунды и кобыла отвечает ему на своём лошадином языке. Он бы и рад сбегать к ней, спроведать, но из воли человека не выходит, выполняет свою обязанность, и бежит рысцой по заданию. Корова. Это целый мир. Её звуки интересны и вблизи, и издалека. Стоит она, или лежит, как огромная бочка – пыхтит, пышет, вздыхает, отрыгивает жвачку, постанывает. А вот выходит на улицу: вдохнула свежего воздуха, замотала головой, бряцая колоколишком (кстати, у каждой коровы звук колокола отличается, и, имея опытное ухо, уже по его звуку можно определить – что это за корова), а увидав своих товарок, вытянула морду, и заорала как иерихонская труба. Сначала корова мычит медленно, тихо и низко, постепенно входя во вкус, а уж потом заливается вовсю, переходя на отрывистые высокие ноты, как оперная примадонна. Когда коровы возвращаются с пастбища, хозяева их кричат, зазывают домой, и это тоже особый ритуал. Есть такой мрачный и тяжёлый фильм Лидии Бобровой «Бабуся», после которого испытываешь подавленность, настолько он печальный. Но в этом фильме есть несколько светлых штрихов. Один из них – это музыкально-звуковая вставка, где показывают вечерний деревенский пейзаж, звучит гармонь Сергея Сметанина, и слышно, как хозяйки кричат коров: «Марта, Марта! Малышка, Малышка, на дойку, на дойку!» — вот эти звуки отрадны любому деревенскому сердцу, это неотъемлемая часть любой русской деревни в былые годы. В хлеву также может стоять свинья с поросятами и со своими звуками – она с низкими и зычными, а они с юношески-визгливыми. Помню, один городской дедушка, зайдя летом в деревенский дом, и услышав, как после кормления похрапывает от удовольствия боровок, подумал, что это мужики так громко спят после обеда. А куры! Как это здорово, насколько разнообразен и богат диапазон их звуков – это и курицы, издающие самые разные звуки от медленного «куд, куд, куд» — при рытье земли ногами в поисках корма до горлопанистого ора на весь курятник, когда она снесла яйцо, это и петухи, пытающиеся перекричать петухов-соседей, соревнующиеся, как оперные певцы на конкурсе, и маленькие цыплятки, пискляво посвистывающие, бегущие за мамашей-наседкой в поисках корма. А мурлыкающая у тёплой печки кошка, когда её гладишь, а лающая вдалеке, в соседней деревне собака, чей голос едва долетает, и ты думаешь, значит, и там «огни не погашены», кто-то живёт!

Люди – они тоже все «звучат». У каждого свои привычки, особенности. Кто-то живёт тихо, как мышка, кто-то, наоборот, хлопает дверями и шумит, у кого дети, внуки, у кого хозяйство. Как приятно услышать звук косы, да ещё и не одной: вжжих, вжжих, вжжих – равномерно, красиво – это косят траву. Вот притупилась коса – на этот случай есть брусок. У каждого своя манера заточки, и это особые звуки. А раза два за сезон косу отбивают – расплющивают краешек лезвия на металлической бабке косным молотком – эти громкие лязгающие звуки помнит каждый, кто бывал в деревне. Колодец поскрипывает, когда шест журавля опускаешь глубоко за водой, а потом, когда поднимаешь переполненное ведро, то часть воды льётся назад. Окладываешь дрова в дровяник, а до этого их надо спилить, обрубить сучье, распилить пилой-поперечкой. Расколоть – вот какой большой набор особых, дровяных звуков. Осенью рубят капусту на крошево в огромной, 20-ведёрной деревянной кадке с деревянными же обручами. Капуста поскрипывает, а потом уже измельчённая, издаёт глуховатые звуки, особенно когда сечкой достаёшь почти до дна. А вот плуг режет землю при вспашке, и какой-нибудь камушек чирканёт об него, а сам плуг напряжён, его части иногда тоже поскрипывают, когда он глубоко погружён в почву. Лопаты, вилы, грабли, тяпки – весь этот инструментарий тоже имеет свой звуковой набор.

Люди «звучат» не только в труде, но и на отдыхе. Говорят, если человек поёт, значит ему хорошо. Мы сейчас как будто и живём неплохо, но поём почему-то всё меньше и меньше. А прежде крестьяне и в труде пели, так и труд был в радость. Дрова ли убирают в поленницу, ягоды ли чистят, сено ли огребают, всё, было, и поют. А как ягоды в лесу собирают, да попросят одну, особо искусную, «поголосить», то есть попричитать как по покойнику, так и наплачутся ещё все вдоволь. Это ведь особый вид искусства – причитание. Но не только плакал крестьянин, но и смеялся, веселился. А тут ему в помощь и песни застольные, и частушки, и балалайка, и гармошка. А уж кто в прежние времена видал, как в деревне плясали на праздник под гармонь, не эстрадный коллектив на сцене, а по-настоящему, от души, так это же и передать невозможно, и уж такой человек, точно, не забудет этого до смертного часа!

Новое время принесло и в деревню новые звуки. Людям моего поколения уже невозможно представить деревню без звуков вакуумного насоса на ферме утром и вечером – «дойка загудела» — типичное деревенское выражение по этому поводу. Весной надо «поймать» трактор, чтобы вспахал огород, поэтому держи ухо востро с раннего утра – если услышал, что соседям пашут, беги, занимай очередь. Бензопила «Дружба», позже «Штиль», а в новейшее время вездесущие триммеры – это тоже деревенские звуки. Телевизоры, холодильники, магнитофоны, компьютеры, автомобили – это то, что отличает крестьянскую жизнь уже на современном этапе, чего не было у наших предков. Этот звуковой набор знаком только нам.

Ну а если выйдешь за пределы деревни, особенно когда уйдёшь в лес, километров за семь от дома, то здесь не слышно никаких антропогенных шумов, и ты окунаешься в ту же стихию, что и твои предки на протяжении столетий: ветер, шум осинового леса, как океан, в котором только грибники могут окрикнуть один другого: У-у-у-у, или Э-э-э-й-й, журчащая вода во время половодья, раскаты грома, шум дождя, птица, зверь – всё это звучит неизменно на протяжении истории, как символ Вечности, которая нас окружает, куда и мы все со временем отправимся.

Вадим Грачев