Звезда

В детстве я воспитывался бабушкой. Бабой Зоей. И мы с ней тоже каждый год наряжали елку. Елка была искусственная, маленькая. Это сейчас я понимаю, что маленькая, тогда она мне казалась огромной. Мы почему-то ставили ее на телевизор. Черно-белый телевизор марки «Рекорд». Обкладывали ее ватой, как бы снегом. И начинали украшать.

Когда доходили до звезды, а мы всегда ее называли рождественской звездой, бабушка мне рассказывала одну и ту же историю. Всегда. Из года в год. Бабушки любят рассказывать внукам про свое детство, да не все внуки запоминают. А зря. Я вам очень советую прислушиваться к рассказам своих бабушек. То, что мне рассказывала моя бабуля, когда мы доходили до елочной рождественской звезды, было случаем из ее детства. Из ее военного детства. Потому что, когда моя бабушка была маленькой, вокруг кипела война. Наша армия сражалась с немецкой.

То место, где тогда жила баба Зоя, находилось на нейтральной полосе. Сейчас я вам расскажу, что такое нейтральная полоса. Представьте себе деревню. С одной стороны от нее стоят советские войска, с другой — фашистские. Но они между собой договорились, что на территории этой деревни объявляется перемирие. Немцы могли спокойно ходить в эту деревню, и наши солдаты тоже могли туда ходить. Только немцы в первой половине дня, наши — во второй. А то договоренности договоренностями, но нервы-то не железные.

Деревня, где жила моя бабушка, называлась Раскатиха, и нейтральной она была целых три месяца. История, которую мне рассказывала баба Зоя, как раз в те три месяца и случилась. Если говорить точно — в начале января.

Зима в тот год стояла лютая. Кусачая, хуже вредной собаки. Бабушка рассказывала, что когда ходили на колодец за водой, то вода в ведрах застывала раньше, чем ее успевали принести домой. Однажды, когда бабушка пошла за водой, случилось страшное.

Моя баба Зоя так рассказывала об этом: «Стою я, тяну за веревку ведро, тяжело, — а бабушке моей тогда было всего 10 лет, и вот, говорит она, — стою, тяну из последних сил. Слышу сзади шаги. Обернулась — а там немец. Он тоже за водой пришел». А надо сказать, что хоть деревня и была нейтральная, но попадаться немцам на глаза все равно было боязно. Особенно боялись дети. Ведь немцы для них были хуже бабаек. Бабайки они что — живут себе веками за печкой, детей по ночам за пятки щекочут, а немцы детей в печках сжигают.

И вот представьте себе мою бабушку, ей всего десять лет, она стоит одна у колодца, а за спиной немец, который может ее убить, или даже сжечь. Он враг, он нечеловек, он хуже бабайки.

Ноги у бабушки отнялись, она упала от страха в снег рядом с колодцем, ведро выронила, оно полетело обратно, в бездну. Бабушка говорила, что если бы ноги от страха не отказали, то она сама бы в колодец прыгнула. Уж лучше сама и в колодец, чем немец и в печку.

И тут. Немец подошел к ней. Бабушка закрыла от испуга глаза. Но не ревела. Об этом она всегда говорила с гордостью — я не заревела. Русские девочки перед врагами не плачут. Так вот — закрыла глаза, перестала дышать и стала ждать смерти. Минуту ждала. Две. На третьей не выдержала, приоткрыла глаза, и что же? Немец стоял перед ней, а рядом стояло то самое ведро, которое она уронила в колодец, — фашист его вытянул обратно за канат и отдал ей. Вдруг — а как же еще, если не вдруг? — немец стал с девочкой, то есть с моей бабушкой, которая тогда еще была ребенком, говорить на чистом русском языке.

— Пойдем, я помогу.

Здесь бабушка испугалась еще больше — потому что дома у нее лечился от ранения дядя Витя, он был брат мамы, но не брат немца, и даже ему не товарищ. Такому гостю дядя бы точно не обрадовался. Но не объяснять же все это врагу! Да и мама учила с чужими дядями не заговаривать.

…И вот идет девчушка, а за ней фашист с двумя ведрами. И автоматом. Девчушка думает только об автомате — а что, если он выстрелит ей в спину? Немцы они такие, ей об этом дядя Витя рассказывал — немцы любят стрелять в спину. И напали они на нашу страну вероломно. Когда их никто не ждал. Ночью.

Фашист не выстрелил. Он довел ребенка до дома. Отдал ведро. И сказал на прощание: с наступающим Рождеством!

Баба Зоя не поняла немца. Дело в том, что Рождество тогда не все отмечали. Рождество считалось праздником христианским, а родители бабушки были атеистами, в Христа не верили.

— Мама, а что такое Рождество? — первое, что спросила Зоя, когда вбежала домой.

— Откуда ты такое знаешь? — спросила мама.

— Фашист сказал! — честно призналась она.

Мама побледнела. Дядя Витя соскочил с печки, в руках у него блестел пистолет.

Зоя, конечно, рассказала им про то, как встретила фашиста, и как он потом довел ее до дома. И когда кончила говорить — в окно постучались. Стучал тот самый фашист. Мама сразу кинулась дяде в ноги, стала просить не стрелять, потому что иначе враги пожгут все село…

Немца впустили. Бабушка тогда только решилась посмотреть в его лицо. Впрочем, она его не помнила к старости. И голоса его не помнила. Фашист сказал:

— Извините, у меня под Берлином живет дочка, она очень походит на вашу. У меня есть конфеты. Сегодня праздник. Я хочу ее угостить.

И немец вынул из кармана носовой платок, развернул его. В нем лежали три круглые конфеты.

— Спасибо, — сказала мама. Но уже по ее интонации Зоя поняла, что этих конфет ей не видать как своих ушей. Вдруг они отравленные.

В этот момент начало происходить то, что было в бабушкином рассказе самым волшебным. Самым рождественским.

Немец стал оглядывать комнату и заметил стоящую у печки, красавицу-елку. Ее перед Новым годом принесла из леса мама и украсила тряпичными куклами, которые сама же сшила из цветных лоскутков.

— А где же рождественская звезда? — спросил гость.

Мама не ответила. Она очень хотела, чтоб немец быстрее ушел.

— Елка без рождественской звезды — это как храм без креста, — сказал фашист. Он именно так и сказал, и моя бабушка это запомнила на всю жизнь — елка без рождественской звезды — это как храм без креста.

Тут вскипел от злости дядя Витя, все это время молча сидевший за столом.

— Ну ты, проповедник! Не тебе про кресты петь!..

Дядя горячился. И его можно было понять.

— Простите, — сказал немец и вышел.

— В тот день, — говорила мне дальше бабушка, — я пытала маму и дядю. Я требовала, чтоб они рассказали мне про Бога. И про то, почему звезду назвали рождественской.

— Зойка, — сдался дядя, — хочешь, я тебе сделаю звезду, только отстань.

И моя бабушка отстала. Это же так волшебно! На елке будет звезда! Звезда, сделанная дядей. А еще дядя Витя пообещал, что вечером заведет тот ящик, который он привез с фронта. Это был патефон. Нужно было крутить ручку — иначе он не играл. Дядя жил в деревне три месяца, и только один раз звучала музыка. В Новый год.

И вот теперь снова дядя включит патефон!

— Только при одном условии, — строго сказал он, — ты не будешь спрашивать о Боге и о Рождестве.

— Хорошо! — снова согласилась моя бабушка. Звезда и музыка — ради такого чуда она была готова вообще больше никого ни о чем не спрашивать.

Скажите мне, друзья. Вы видели когда-нибудь солдатский ремень со звездой на пряжке? Такая огромная бляха. У меня в детстве такой был. В детстве моей бабушки тоже такой был. Ремень дяди Вити. Вечером он снял эту пряжку с кожаной ленты и поместил на елку:

— Хотела звезду — получай!

Бляху подцепили за верхнюю ветку. Это было необычно. Девочка десяти лет смотрела на нее завороженно. Но чуткое детское сердце догадалось, что ее обманули.

— И я заплакала, — вспоминала бабушка. — Наверное, это до меня дошел тот страх, когда я не заревела у колодца под автоматом немца. А может, и обида на дядю, что он вот так просто решил выдать готовую звезду за рождественскую. Ведь не могла же солдатская звезда украшать елку — это же любой ребенок понимает!

Пришлось дяде исправляться и выполнять второе обещание. Он завел патефон. Я никогда не слышал, как играет патефон. Бабушка говорила, что патефон не играет, а звучит. А звучит он с треском, и ту музыку, которая из-под этого треска пробивается, описать невозможно. Бабушка обычно начинала напевать мелодию, которую она слышала тогда из патефона. Бабуля моя была уже старенькая, пела она хриплым голоском, я до сих пор уверен — голос ее ничем не отличался от того, что звучал в патефоне.

Бабушка напевала, и мы начинали с ней кружить в вальсе. Также и она в тот рождественский вечер во время войны кружилась в вальсе с мамой, с дядей, кружилась вокруг елки, кружилась вокруг себя…

«Мы так были счастливы, — запыхавшаяся бабуля прерывала песню, — так счастливы, что могли вальсировать хоть даже до конца войны. Но посреди нашего счастья раздался сильный стук в окно!»

Это снова пришел немец.

Жуткая тишина потеснила музыку. Никто не знал, чего ждать от этого вечернего визита.

Чего хотел фашист? Убить их? Или пришел забрать конфеты? Или, может быть, он пришел не один. А с целой командой карателей, чтобы отомстить за грубость дяди?

Дядя взял свой пистолет. И пошел открывать. Моя бабушка забилась под кровать. Ее мама, моя прабабка, умоляюще посмотрела на звезду, будто это не звезда, а сам Бог, о котором своей дочке она ничего в тот вечер так и не рассказала.

Дяди не было долго. Баба Зоя была уверена, что его убили прямо на пороге или забрали в плен.

Но вот двери скрипнули. Зашел дядя Витя. В руках он держал звезду, блестящую, как потом поняла моя бабушка, вырезанную из фляжки. Из обычной немецкой фляжки…

Все? Спросите вы меня. Я тоже на этом месте всегда спрашивал бабушку: «Все, бабуля?» А она отвечала: «Что еще нужно? — И после глубокого вздоха добавляла: — То Рождество я запомнила на всю жизнь. Ведь это было мое первое Рождество. И у меня было целых две звезды». Потом бабушка уходила в маленькую комнату. И долго не возвращалась.

И, конечно, я спрашивал — приходил ли к ним еще тот фашист? Баба Зоя отвечала, что нет. Вскоре наши солдаты погнали врага. И увели его далеко от Раскатихи. «А ты хотела бы его увидеть снова, бабуль?» — приставал я к ней. И когда мы смотрели военные фильмы, на черно-белом телевизоре «Рекорд», на котором стояла елка, я тыкал пальцем в каждого немца и спрашивал: «Он? А этот? Может, похож?»

Бабуля моя смеялась. Она так смеялась, что каждый раз вытирала на глазах слезы. Вот как она смеялась!

А та звезда, которую мы вешали с ней на нашу искусственную елку, была обычная, стеклянная, из советского магазина игрушек. И не было за той звездой ничего, кроме ценника — 55 коп.

Максим Васюнов

Рисунок: Егор Зайцев «Рождественская елка»