Образ — нарочно не придумаешь — монашествующий священник подрабатывает паромщиком. Перевозит людей на берег, прозванный в народе Правым. Коренастый в теле и в уме человек. Я часто переплывал с ним реку. Ширина небольшая, время в пути минут десять. За это время отец Лонгин (так окрестим его) успевал рассказать немного, если мерить знаками, и много, если не мерить ничем. Вначале мы просто разговаривали, потому я стал записывать сказанное на диктофон. Так родился целый жанр — паромины. «Ты только город не называй, и реку, и как зовут меня не пиши, а то вдруг поклонники появятся» — боялся он. И еще: «Слова мои как вода, в том смысле, что утекут, и Бог с ними». Спустя годы я решился опубликовать некоторые расшифрованные записи.
Села ко мне недавно девица, юбка ниже колена, значит умная. «А вы что, — спрашивает, — правда священник?» Я говорю: «Какой же я священник, вот Пушкин священник, Мандельштам священник, Тарковские отец и сын священники, а я так, поп, в лучшем случае — батюшка. Понятно тебе?» Ничего не ответила. Юбку только поправила. А я гребу и думаю, откуда мне такие слова пришли? Пушкина в священники записал! Но на воде и не такие мысли приходят. Поэтому ты ко мне сильно-то не прислушивайся. Метет Емеля – что в дороге еще делать.
*
Я почему пошел в паромщики? Взял благословение у настоятеля, и – за весла. Храм мне дали, разрушенный. Ох, красавец! Авианосец! Три этажа, можешь себе представить?! А там не крыши, не окон, пару затертых фресок – вот и все богатство. Меценатов ищу, дааа! Но и сам хочу своим трудом копейку для храма заработать. Вот потому здесь, два через два [дня]. Люди ездят – им удобно, и туристов много, для них паром в радость. И мне в радость с людьми знакомится. То, что я монах поначалу тут никто не знал, это уж потом – слухами река полнится. И вот какое дело приключилось. Некоторые стали специально приходить – душу изливать, советоваться. Моя лодка для них вроде церкви. Я, конечно, им: в храм приходите, там поговорим. Но иногда не могу отказать в утешении. Хотя куда мне грешному в утешители подаваться, мне бы служить одному в моей разрушенной церкви в поле. Вот счастье монаха. Уйду я, так думаю, с этой работы. А то уж слишком много ко мне внимания стало.
*
Я однажды грешным делом смотрел телевизор, там рыбак рассказывал – рано утром, когда над рекой туман, то в тумане в этом видны следы. И вот он спрашивает кого-то: «А кто по воде ходит?» И сам отвечает: «Ясно кто». Я тоже такую картину вижу. Сначала думал, мне кажется. Но нет – следы есть. Прямо в тумане. И прямо по воде… А если так подумать, то где еще ходить в наше-то время? По воде только и остается. Красиво. Тихо. Чисто. Туман, когда рассеивается – запах такой над рекой! Что ты! Благодать. Нигде так не дышится. Только здесь и в церкви моей заброшенной. Приходи ко мне на заре.
*
Адам и Ева говорили стихами. Иначе нельзя, когда постоянно видишь первозданную красоту. Красота нашей земли лишь отблеск, лишь карикатура того, что видели Адам и Ева.
И они говорили с Богом. А Бог говорил стихами. Это Поэт Поэтов. Первый Поэт и Последний. Мы перестали видеть красоту и потому перестали писать стихи. В 21 веке мы лишились даже земной красоты. И правды. Какая уж тут поэзия.
Меня все это волнует очень. Я по образованию гуманитарий. Но не будем о таком недосягаемом — прежде всего для меня, грешного.
Я лишь о том хочу сказать, что все мы такие противные! Да, потому что мы противно говорим. Наш язык на таком низком уровне, что Адам и Ева нас бы не поняли. И потому Бог часто не понимает нас. Нельзя так говорить с Богом, как мы говорим. Так вообще нельзя говорить ни с кем.
Чтобы хоть чуть-чуть понимать, какая поэзия слов была в раю, и как там жили, представь себе такое: человека поселили одного среди самых прекрасных пейзажей и животных. Дали ему в руки Библию, томики поэзии великих Его собеседников. На, читай. И вот он год будет общаться с природой, с Красотой словесной и природной. А потом его взять и перенести в город, подсунуть газеты, включить телевизор, пригласить на встречу, на вечеринку, в кино. Он нас не поймет. Не поймет, зачем мы тратим время на все это. Это раз. А два. Он сойдёт с ума. Мы по сравнению с Адамом и Евой все сумасшедшие.
Вот возьмем современное искусство, оно очень интересное, не спорю, вызывающее, провокационное, но не красивое. Его даже никто не описывает прилагательным «красивое». Все говорят: вау, офигенно, зачетно. Но никто не говорит: «Ах, как красиво». Потому что современное искусство, то, что принято так называть, это отблеск ада. А красота, говорю тебе как гуманитарий, это отблеск рая. И уже потому настоящее искусство не может быть не о Боге.
Сегодня по красоте мы изголодались, тянется душа к ней. Видел бы, сколько по вечерам на берега реки выходит людей закаты провожать! Но многие из нас все же не там красоту ищут. Митя Карамазов у Достоевского, помнишь, как говорит: «В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей». Вроде бы так его слова звучат, давно не читал. Или вот еще оттуда же фраза про красоту: «Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Достоевский тут, конечно, переоценил дьявола – с Богом он бороться не может. А вот с человеком, да. С образом Божьим в человеке, да. Все делает, чтобы человек святым не стал.
О Достоевском тебе еще расскажу. Ты знаешь, как он к вере пришел? Будто бы он увидел рай. Как уж увидел, то неизвестно, но Федор Михайлович сам об этом Оптинским старцам рассказывал. А у них он врать бы не стал. Много я читал про то, как людям на земле давалось увидеть рай, во сне, в видении, или еще как Бог пошлет. Достоевский был одним из таковых. Может быть, поэтому он о красоте рассуждал так глубоко, так необычно. И стал великим писателем.
Ну вот мы переправились. Всего…
— Красивого?
Отец Лонгин смеется:
— Иди уже! Ангела!
*
Слово не обесценивается, нет. Все дело в том, что просто нет слов. Или их очень мало. Даже далеко не во всех стихотворениях сегодняшних слова. (Я грешен, пишу стишки, сам почитываю иногда, что пишут другие. Но я тебе не покажу, даже не проси! Нет-нет!). Но если «В начале было Слово», то дерзнем предположить, что и в конце Оно будет. Мы, живущие в 21 веке, должны вернуть Слово. Слова, слова, язык, понимаешь? Если мир будет рушиться, то пусть рушиться под музыку слов. Мне кажется это прекрасная цель для нашего времени. «Это ли не цель желанная».
И потому я считаю, что у тебя хорошая профессия. Журналист может все вокруг себя высушить, если не будет у него живого языка, слова вдохновенного и вдохновляющего, родникового. Но если дар такой будет ему дан, то в степи нашей мирской смогут реки забить. Да, что ты смеешься!? И люди в этих реках смогут увидеть следы… А чьи следы? Ясно чьи.
Записал Максим Васюнов
